1. У семейного очага, в юрте.
2. Пастушка Фатима.
3. Возвращение Султанбека.
4. Султанбек юрист.

Сибирь. Степь. Левый берег Иртыша. Между действиями картин проходит ровно по четыре года.

Внутренний вид юрты. По стенам развешаны ковры, сбруя, разные принадлежностями домашней киргизской утвари. Кровать, ящики, круглый низкий стол, все это аккуратно расставлено возле стен. Правый угол отгорожен камышовой ширмой. Посредине - железный таган, на котором стоит казан. Старая Кадича сидит возле казана, что-то шьет, и время от времени большой ложкой помешивает кушанье.

К а д и ч а.

К а д и ч а (поет грубым, почти мужским голосом).

Когда была я молода и здорова,
Когда на лице не имела морщин,
Когда тело мое было гладко и упруго,
Я пела веселые песни.
И солнце  тогда мне светло сияло,
И трава на степи зеленее была,
И бурный суровый Иртыш был светлее.
Тогда я молодая была.
А теперь на пороге могилы все скушнее мне кажется день.
Только сын молодой мой хороший
Сердце радостью греет мое.
О, мой сын, Султанбек мой хороший,
Как люблю я тебя, мой родной!
Но он молод еще, как ягненок…
А волков много в жизни, не счесть…

(Помешивает кушанье). Совсем готово, а муж еще не едет из степи. (Встает и идет за сцену, громко и протяжно зовет). Акпа-а-а-й! (Входит и готовит стол для кушанья). Теперь уже скоро приедет. Султанбек давно ускакал сменить его. (Пауза). Султанбек мой, Султанбек. Ему еще двадцать лет, а он такой уже молодец, точно богатырь силен, точно кошка цепок и как будто сокол проворен. Лошадью управляет, как кнутом. О, он такой молодец, что для него в степи нет подходящей невесты!

А к п а й, (кряхтит за сценой). Тпру, ты, непослушная лошадь. Кадича, готов ли у тебя обед? (Входит).

К а д и ч а. Давно готов и ждет тебя. Садись и кушай на здоровье.

А к п а й. Султанбек точно степной ветер примчался на гнедом, сменить меня. Смелый, ловкий мальчик.

К а д и ч а. Хорошую невесту пора бы ему подыскать…

А к п а й. Невест хватит, готовь только калым… Но за хорошую у нас всего скота не хватит.

К а д и ч а. Неужели ты пожалеешь триста баранов и пятьсот лошадей из твоего большого табуна за невесту единственному сыну?..

А к п а й. За хорошую-то… И тысячи мало…

К а д и ч а. Нет, с моего сына Султанбека не возьмут дорого. Он такой красивый и удалый молодец.

Н и к о л а й П е т р о в и ч (входит в охотничьей одежде, с ружьем и сумкой за плечами). Здравствуй, здравствуй Акпай… Здравствуй Кадича… Как поживаете? Давно я вас не видел.

К а д и ч а и А к п а й (вскакивают и приветливо встречает гостя). Здравствуй, хороший Николай! Садись, гостем будешь. Спасибо, что посетил опять нашу скромную юрту… Мы очень рады…

А к п а й. Кадича, достань хороший ковер и постели на полу. Вымой новую чашку и ложку и угощай гостя.

К а д и ч а. Сейчас все сделаю. Сейчас! (Улыбаясь, достает из ящика все чистое и на глазах гостя моет и вытирает посуду).

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Спасибо за привет… От кушанья не откажусь. Сильно устал и проголодался… Долго ходил по степи. Сегодня день неудачный, только четырех тетерей убил. Видел трех куриц, но промахнулся. (Усаживается на постеленном ковре по-азиатски и достает из сумки кое-какие припасы: чай, сахар, печенье). Это печенье я для вас оставил, а мне вы дайте ваших баурсаков, я их ужасно люблю.

К а д и ч а. Ой, хороший хозяин, мы не умеем стряпать печенье так хорошо, как русские.

А к п а й. Зато русские не умеют так хорошо варить барана, как варим мы.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Совершенно верно… Ну, а где же Султанбек?

А к п а й. Султанбек пасет табуны. Работникам своим я не доверяю. Каждый час родятся маленькие ягнята, надо следить и вовремя брать их в сумку, чтобы не растоптали…

К а д и ч а. Султанбек стал молодец: он заменяет уже отца.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Славный мальчик и способный. Только жаль, что вы не стали его учить дальше…

А к п а й. Нет, он хорошо пишет и читает по-русски и по-киргизски. Из него может выйти не последний волостной Управитель.

К а д и ч а (вскакивает и торопливо достает что-то из ящика). Вот похвальный лист, который выдал ему русский тюре. (Показывает бумагу).

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Вот видите, и тут написано, что мальчик учился отлично.

А к п а й. Да, он даже сейчас в толмачи годится. И теперь он часто читает разные книжки.

К а д и ч а (грустно). И никогда не хочет сказать, что там написано. Я боюсь, что там не написано про Бога.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Не беспокойся, Султанбек умный мальчик и про Бога не забудет. А читает пусть больше. Но я вам советую, отдать его в гимназию, пусть из него выйдет настоящий тюре…

А к п а й. Я боюсь, что он забудет про закон Магомета… А то, пожалуй, еще и креститься начнет.

К а д и ч а. Нет, я не отпущу его от себя… Это моя единственная утеха… Без него я совсем засохну…

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Нет, вы послушайте меня. Вы знаете Николая давно. Николай вам врать не станет. Вот что я вам скажу. Султанбек, если будет учиться, может стать большим тюре. У него умная и светлая голова. Бога он не забудет потому, что он любит своих родителей и любит их веру. Бога забывать никто из честных людей не будет. А креститься он не станет потому, что русские креститься никого не принуждают, кроме тех, кто сам об этом просит. Есть и плохие русские люди, есть и хорошие. А там, где будет находиться Султанбек, хороших людей больше, чем плохих. Подумайте хорошенько… Султанбек может быть хорошим тюре, и вы тогда будете счастливы, если среди вас будет ваш же киргиз тюре. Он много может принести пользы. Вы люди богатые, вам ничего не стоит выучить вашего сына. А если вы сейчас не дадите ему образования, то потом будет поздно. Он потом будет роптать на вас, а если вы отдадите его в гимназию, он будет гордиться вами за то, что вы не пожалели средств на его образование. И никому не верьте, если будут говорить, что сын таких хороших родителей забыл их веру.

А к п а й. Ты, Николай, умный человек. Ты хорошо сказал.

К а д и ч а. Нет, я боюсь отпустить от себя моего единственного сына.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Он будет каждый год на лето приезжать к вам. А в городе я окажу ему всяческое содействие. Доверьтесь мне. Сын ваш станет лучше, а не хуже… (Все садятся за стол и начинают есть).

А к п а й. Ты, Николай, хорошо сказал… Ты правду сказал.

К а д и ч а. Я боюсь еще, что русские будут называть его “собакой”. Боюсь отпустить его.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Только дураки считают киргиза собакой, все хорошие люди считают их такими же людьми как и они… (Возбужденно). А вот вы и докажите, что киргизы могут быть лучше русских дураков, и я уверен, что Султанбеку, многие потом завидовать станут. Он будет хорошо учиться.

А к п а й. Ты, Николай, верно говоришь…

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Расскажу вам один случай. Шестьдесят лет тому назад здесь жили вольные киргизы. Случилось, казаки угнали их далеко в степь. Когда киргизы убегали, то на дороге оставили двух маленьких киргизят. Должно быть, родители их были бедные пастухи. Киргизят подобрал один чиновник. Одного, который побольше, отдал какому-то киргизу, а маленького взял себе и окрестил, назвав Петькой. Петька вырос и забыл, что он киргиз…

К а д и ч а. Ой, Боже, меня спаси!

Н и к о л а й П е т р о в и ч. А разве лучше было бы, если бы его волки в степи разорвали? Ну, вот Петька рос послушным и работящим мальчиком. Чиновник полюбил его и отдал учиться грамоте. Окончив школу, Петька не захотел учиться и занялся торговлей. Только когда чиновник умер и Петька получил в наследство его дом, дела его поправились. Он женился и стал пахать пашню и торговать. Когда же родились у него дети, то он всех их стал учить. Все средства тратил и учил. “Я, говорит, - дурак был, что сам не стал учиться… Теперь хоть детей выучу…”. И вот теперь он уже старик и богатства не имеет, а все его четыре сына окончили университеты и большими господами живут: один - доктор, второй - мировой судья, а двое остальных - учителями стали. И, найденный на дороге, Петька теперь разъезжает то к одному, то к другому сыну в гости. “Я, - говорит, - сделал свое дело. Дал вам образование и теперь отдыхаю, а наследства от меня - не ждите. Я вас им уже наградил”. Вот и возьмите его бывшего киргизенка! Перед ним самые лучшие русские люди шапку снимают.

А к п а й, (радостно). Вот хорошо! Вот это так. Ай, да Петька!.. Молодец Петька!.. (Хлопает себя руками по бедрам, хохочет).

Степь… Вдали видны горы. Слева небольшой курган, на его вершине куча мелких камней. На склоне - куст черемухи. Левее (невидимо от зрителей) пасутся бараны. Слышно их блеяние. Возле кургана в круглой, опушенной шапке с пуховкой на верхушке, в широком красном платье и в старых ичигах ходит молодая киргизская девушка. В руках костыль, который она иногда кладет поперек спины и держит на нем локти рук.

Ф а т и м а. Че-кышь! Чек! (Возглас девушки обращен к стаду). Ишь вы, куда лезете?!. (Машет в сторону овец палкой). И там еще не съели траву. (По-детски, выразив свое недовольство, она усаживается на курган и некоторое время молчит).

Эх, бесконечная милая степь…

(Пропев это протяжно, она осматривает кругом степь). Ой, опять кто-то меня кусает… (Небрежно сбрасывает с правой ноги ичиг. Завернув красные штаны до колена, внимательно смотрит на ноги. Затем, поймав что-то, щелкает ногтями рук, плюет на пальцы, вытирает их о штаны). Че-кышь! (Гонит палкой овец. Затем бросает в воздух и ловит свою палку. Одевает ичиг и садится на курган, подперев ладонями голову. Задумывается, а затем заунывно и протяжно начинает петь).

(Окончив песню, она снова отгоняет овец). Че-кышь, чек! (Ходит, останавливается посреди авансцены. Некоторое время молча стоит. Затем другим мотивом продолжает песню).

Ф а т и м а, К а ш к а р б а й А й г ы р о в, О р о з б а й (за сценой).

К а ш к а р б а й А й г ы р о в (за сценой торопливо). Орозбай, подержи мою лошадь… И будь готов, не сходи с коня. (Вбегает на сцену, хватывает перепуганную Фатиму и, задыхаясь, держит ее в своих грубых руках. Черный и некрасивый, он точно зверь над ягненком). Ну, здравствуй, здравствуй, Фатима! Не бойся меня. Я не съем тебя…

Ф а т и м а (кричит протяжно и умоляюще). Отпусти меня, отпусти!

К а ш к а р б а й А й г ы р о в. Нет, не отпущу. Я долго тебя ждал, я тебя сватал, Ты не пошла за меня. Теперь я сам тебя увезу.

Ф а т и м а. Кашкарбай, Кашкарбай!.. Побойся Бога! Я совсем еще молода. Ты губишь меня. Я не хочу к тебе!..

К а ш к а р б а й А й г ы р о в. Врешь! Я теперь никому тебя не отдам. Все равно я завладел тобою и не отпущу, у меня нет богатства, нечем платить калым за невесту, а ты сирота, у тебя нету отца и братьев, некому требовать от меня калым. И я приехал за тобой. У меня умерли две жены, мне надоело жить холостому. Пойдем, там лошади ждут нас.

Ф а т и м а (упирается, плачет и молит). Отпусти Кашкарбай, отпусти! Мои овцы разбегутся. Хозяин будет сердиться. Отпусти!

Ф а т и м а. Прощай степь… Погибла я… (Громко плачет и, пытаясь вырваться, бьется).

Как и в первой картине, внутренность юрты Акапая, с той разницей, что в одном углу, слева от зрителя, стоит высокий русский стол с книгами, бумагами и письменными принадлежностями. За столом в форме гимназиста - двадцатилетний Султанбек. Его мать, старуха Кадича, сидя на азиатской кровати, что-то шьет.

К а д и ч а, С у л т а н б е к.

К а д и ч а. Неужели ты мой любимый сын опять уедешь от нас и так далеко? Я и так измучилась вся и ждала, когда ты совсем останешься… А ты опять собираешься уезжать и еще дальше…

С у л т а н б е к (прекращает писать и смотрит на мать). Не печалься, моя дорогая мать. Иначе мне теперь нельзя… Я должен закончить учение, а то теперь я хоть и долго учился, а все-таки еще никаких прав не имею. Вот еще четыре года и тогда буду тюре, коль скоро вы хотите меня видеть им. А сейчас я еще не могу быть тюре.

К а д и ч а. За четыре года много воды утечет, и твоя мать от печали в могилу сойдет.

С у л т а н б е к. Зачем же печалиться-то? (Подходит к ней). Ты видишь, что я здоров и силен, а восемь лет ученья меня нисколько не испортили… Ну, скажи мне, разве я стал хуже?

К а д и ч а. Нет, нет… Ты самый лучший молодец во всей степи. Многие матери могут мне позавидовать.

С у л т а н б е к. Ну, так о чем же печалится-то?

К а д и ч а. Я боюсь, на чужой стороне далекой с тобою что-нибудь может случиться недоброе…

С у л т а н б е к. Несчастье и здесь может случиться… И здесь не убережешься от него… Но ведь я уже не мальчик, чтобы не знать самых простых вещей… Буду беречь себя, а вам буду писать каждую неделю, чтобы вы не тосковали.

К а д и ч а. Ты, Султанбек, давно не молишься Богу. Забыл Бога ты. Русский Бог, может, для тебя лучше. (Плачет).

С у л т а н б е к. Нет, нет, мать! Я Бога не забывал. Я верю в Бога и молюсь ему. Только я не люблю показывать другим, что я молюсь. Я молюсь один, когда никто не видит. А менять Бога совсем даже неумно. Бога менять нельзя, потому что Бог у всех один, только одни молятся ему так, другие – иначе. Я молюсь, часто молюсь Богу. Не беспокойся, Бога я не забывал и не забуду.

К а д и ч а. Ну, спасибо, спасибо, сын. Я давно хотела тебя об этом спросить, да как-то все не решалась.

А к п а й, К а д и ч а, С у л т а н б е к.

А к п а й. (Входит Акпай заметно поседевший за восемь лет. На нем - черный нанбуковой камзол без рукавов, широкие цветные штаны и белая длинная рубахе с широкими рукавами). Сынок, что-то плохо ты стал заботиться о скоте. Три дня уже не ездил к табунам в степь. Я старик, устал работать. Ты заменить меня должен.

С у л т а н б е к. Я много занимался в эти дни. Мне некогда было…

А к п а й. Ты довольно уже занимался… Восемь лет… Теперь пора и за работу.

С у л т а н б е к. А разве ты раздумал, отпустить меня в университет?

А к п а й. В университет? А кто же будет следить за табунами? Скота много, я старик, не могу. Работникам доверять нельзя.

С у л т а н б е к. Отец, у тебя я единственный сын, и твои табуны после твоей смерти должны достаться мне… Но ты дозволь мне окончить высшую школу… Это мне будет дороже всех табунов…

А к п а й. Что же ты хочешь, совсем покинуть степь?

С у л т а н б е к. Ой, нет! Мне только милее быть вполне образованным, чем иметь тысячи голов скота. Мне хочется быть адвокатом. Богатых киргизов у нас в степи тысячи, а адвокатов, кажется, - ни одного. Я буду жить в степи, потому, что я люблю степь, но моя работа будет более важная, чем пастьба табунов…

А к п а й. Милые мои табуны! Сколько я трудился для вас! Много есть лошадей в моих табунах, на которых до десяти лет узды не было… Бараны с каждым днем десятками прибавляются… И теперь вы должны разбрестись, рассыпаться по базарам, потому что старый пастух-хозяин в могилу собирается, а молодой пастух-хозяин покидает вас… (Акпай грустно качает головой).

А к п а й, К а д и ч а, С у л т а н б е к, Н и к о л а й П е т р о в и ч.

Н и к о л а й П е т р о в и ч, (небрежно одетый, с ружьем и ягдташем входит в юрту и весело здоровается). Ну, что задумались мои старые хорошие друзья? Здравствуйте! (Со всеми здоровается за руки). Ай, да Султанбек! Каким он молодцем стал. Вот это я понимаю. Ну, вот видишь, Акпай, мои слова сбылись…

А к п а й, (радостно встречает гостя). Милости просим, милости просим! Садись, дорогой гость, садись. Кадича, давай ставь самовар. Спасибо, спасибо, Николай. Ты имеешь умную голову, у тебя доброе сердце.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Ну, а теперь вашему сыну надо учиться дальше. Обязательно дальше… (Садится). В университет теперь, в университет! Ну, а вы, Султанбек, решили, да?

С у л т а н б е к. Я готов, дело вот за ними. Боятся, что табуны останутся без присмотра.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Нельзя, нет нельзя. На полдороге останавливаться нельзя. Пусть ваш сын будет целый тюре, а не половина тюре. Дальше, дальше. Обязательно дальше. Ну, а вы, Султанбек, избрали уже факультет?

С у л т а н б е к. Мне хочется на юридический. Адвокатом хочу быть, потому что киргизы в своем национальном адвокате нуждаются больше, чем в ком-либо. В этом отношении они многое теряют.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Да, это все верно: русский адвокат хоть и добр для киргиза, но охломостить его не упустит. Выдоит киргиза, как корову… (Пауза). Ну, а где же у вас Фатимы не видно, а?

К а д и ч а. О, бедную Фатиму давно уже похитил степной волк Кашкарбайка. Украл, когда она в степи пасла стадо. Измучил и иссушил беднягу. Она уже два раза убегала от него, но он ловил и ее сильно бил. Теперь она совсем больная стала. Кашкарбайка бьет ее каждый день, и, чтобы она не убегала от него, на ночь оковывает ее железным конским путом.

С у л т а н б е к. Да, положение ее ужасное и, главное, - безвыходное, беззащитное… Положительно некому заступиться за беднягу. Меня, признаться, этот незамысловатый и так часто повторяющийся роман и натолкнул на мысль, - избрать именно юридический факультет… Положение киргизов вообще незавидное, а особенно в ужасном положении находится киргизская женщина.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Вот как? Ай, да Султанбек! Вот это я понимаю! В университет, обязательно в университет, Акпай. Ты что задумался? В университет, конечно, да?

А к п а й, (неловко улыбается и разводит руками). Ты хороший человек, Николай. Добрый человек.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Нет, нет, ты мне зубы не заговаривай, а отвечай прямо: отпустишь сына в университет, а? Да ты погляди: ведь молодец какой! Чем он хуже какого-нибудь другого? Он не в хвост потянется, а в головке. Ну, так как же? Согласен?

А к п а й (как-то неловко, не то сквозь слезы, не то сквозь смех). Что ж… Как же… Я согласен… Ты, Николай, умный человек.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Ну, вот и великолепно. Браво, браво, Апкай! Ты еще больше меня умный человек. Браво!

Адвокатская контора. Справа – приемная. Слева - просторный рабочий кабинет. В приемной скамейки и маленький столик. В кабинете – письменный, покрытый зеленым сукном, стол, этажерка с книгами, стулья, диван, разные безделушки и соответственная утварь. На скамейках в передней сидят киргизы в национальных костюмах. Их человек пять-шесть. Кабинет, дверь в который открыта, пуст.

Н и к о л а й П е т р о в и ч (входит, проходит к дверям рабочего кабинета, заглядывает туда и обращается к сидящим в приемной). А где же Султанбек Акпаевич?

Г о л о с и з п р и с у т с т в у ю щ и х. Он в суде. Мы его ждем, скоро должен быть.

Н и к о л а й П е т р о в и ч, (раздеваясь). Ага. Ну, и я его обожду. (Заходит в кабинет и осматривает его).

С у л т а н б е к (входит. На нем пальто. В руках портфель. Султанбек проходит через приемную. Здоровается с сидящими. Те встают. Снимает пальто. На Султанбеке элегантный черный сюртук. Подходит к столу и кладет на него портфель. Замечает Николая Петровича). Доброго здоровья, Николай Петрович. Вот спасибо-то, а то меня никто не навещает!

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Здравствуйте, здравствуйте, Султанбек Акпаевич. Да ведь ходить-то к вам нельзя: в вас редко застанешь дома, а застанешь если, так у вас толпа клиентов. Вот и не хожу. А теперь пришел по делу. Тоже в качестве клиента.

С у л т а н б е к. Прекрасно, прекрасно… Для вас я всегда найду время. Для вас можно быть по отношению к прочим клиентам и несправедливым: т.е. принять вас вне очереди. Вы заслуженный клиент, и я многим вам обязан. Правда, что по первоначалу приходится слишком много работать. Ведь теория и практика - вещи разные. А практики у меня пока - всего ничего. Вот и рыскаю… Хорошо, что присяжный поверенный, с которым я работаю, такой славный и опытный человек.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Так вы разве не присяжный поверенный?

С у л т а н б е к. О, нет еще! Это не так скоро делается. Я пока только помощник присяжного поверенного и притом очень неопытный.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Ну, уж это излишняя скромность. У вас постоянно так много клиентов.

С у л т а н б е к. Да, киргизы ко мне хорошо относятся. Это, может быть, объясняется тем, что со мною они говорят на своем родном языке, а ведь из русских поверенных здесь никто киргизского языка не знает. А полуграмотные переводчики сплошь и рядом неточно переводят, иной раз, даже искажают факты. И это большое зло.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Ну-с, так как же ваши первые шаги? Удачны или нет?

С у л т а н б е к. Да сейчас еще ничего определенного сказать нельзя. Серьезных дебатов не было… Сегодня, впрочем, был один и ничего… Прошел удачно…

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Какой же это? Интересно, расскажите.

С у л т а н б е к. Да, это впрочем, вопрос старый изношенный. Не помните ли вы, лет девять назад у нас жила киргизская девушка, пастушка Фатима?

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Помню, помню. Эта та, которую вор Кашкарбайка утащил?

С у л т а н б е к. Да, да. Ну, так вот об этом самом романе и шло дело сегодня в суде. Измученная бабенка еле насмелилась пожаловаться на истязания своего мужа, и то благодаря тому, что я принял в этом серьезное участие. Оказалось, что Кашкарбайка систематически истязал Фатиму. Целых восемь лет бил, привязывал к верблюду, сковывал ноги железным путом и даже заставлял красть у соседей баранов.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. И что же, закатали злодея?

С у л т а н б е к. Да, в арестантские роты. Тем более было доказано, что он совершил целый ряд конокрадств.

Г о л о с и з п е р е д н е й. Кашкарбайку осудил…

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Значит, Фатиме вы прямо-таки жизнь спасли?

С у л т а н б е к. Ну, какое там, - спас. Жизнь ее теперь изломана вся… Хоть от истязаний избавил и то хорошо. (Грустно в сторону). Господи, оказалось, что она меня любила. Даже и она могла любить.

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Ну, а теперь займитесь мною. Избавьте от истязаний моего Фингала. Собачий вопрос хотя и довольно странный, но для меня это весьма важный вопрос.

С у л т а н б е к. У вас украли собаку?

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Какой украли! Хуже, батенька!.. Хвост отрубили, мерзавцы… Понимаете ли, самую ягодку собачьей красоты – хвост! Хвост пойнтеру! Да для меня за хвост Фингалки и миллиона не надо.

А к п а й и К а д и ч а (совсем дряхлые, еле двигаясь, входят в сопровождении молодого нарядного киргиза). Вот и мы приехали… Едва собрались…

С у л т а н б е к (радостно бежит к ним, обнимает их). Ну, вот и спасибо! Ах, вы, мои добрые старики. Ну, проходите, проходите… Вот смотрите, как я устроился, смотрите…

С т а р и к и, (оглядывая кабинет и улыбаясь). Хорошо, очень хорошо!

Н и к о л а й П е т р о в и ч. То-то и есть, мои старые приятели. Я говорил вам… Вот видите.

А к п а й. Ты умный человек, Николай… Хороший человек…

Н и к о л а й П е т р о в и ч. Ну, Султанбек Акпаевич, сегодня уж я не буду посвящать вас во все детали истории о собачьем хвосте. Зайду завтра, а вы угощайте стариков. (Собирается уходить).

С у л т а н б е к (пожимает руку Николаю Петровичу). Спасибо, спасибо! (Николай Петрович уходит. Султанбек обращается к старикам). Пойдемте, дорогие мои, в столовую, а я только вот отпущу клиентов и к вам приду. А пока Мандыбайка поставит самовар. (Провожает, счастливо улыбающихся стариков вглубь комнаты и, возвратившись, садится за письменный стол).

С у л т а н б е к, (обращаясь к клиентам). Ну-с, у кого какое дело? По-очереди подходите. (К столу, улыбаясь, идет один из киргизов. Султанбек встает, подвигает вошедшему стул). Садитесь, уважаемый!

ЗАНАВЕС

Курица – так называли в степных районах Алтая дрофу, крупную птицу с длинной шеей и сильными ногами.

Тюре – ставленник, начальник, наместник монголов, считавшими себя одним родом – племенем Торе. Гребенщиков считает, что “тюре” – начальник.