ася - беленький, чистенький, всегда в сапогах и костюмчике, с голоском, как у девочки. А Васька - рыжий, босой и бесштанный, с шершавым голосом и грязными, как корни таволги, ногами в цыпках.Г. Д. Гребенщиков
ася - беленький, чистенький, всегда в сапогах и костюмчике, с голоском, как у девочки. А Васька - рыжий, босой и бесштанный, с шершавым голосом и грязными, как корни таволги, ногами в цыпках.
Только по годам были одинаковы и даже в один день именинники. Обоим по семь лет.
А дружба - водой не разольешь. Укрепилась она вот почему.
Вася - поповский сын, живет в большом доме и часто выбегает играть в ограду и на улицу. Васька же - сынишка забулдыги-мужика, бывшего горнорабочего, по прозвищу “Забойщик”, живет тут же рядышком, в крошечной, похилившейся и ослепшей от времени избушке. Когда играет на улице или в ограде Вася, Васька выбежит во двор, сядет верхом на низенький полуразрушенный забор и, разинув рот, смотрит.
И выходило так, что Вася играл для Васьки, который представлял собою аудиторию поповича. Если Вася выходит с новой лошадкой или мячиком, то прежде всего посмотрит: есть ли на заборе Васька, и, если есть, то он, как бы не замечая его, начинает веселиться, а если нет, то он заглядывает в щелку забора и просто кричит.
- Эй, ты-ы!..
И Васька клубком катится из избушки, оседлает забор и, уплетая кусок черного хлеба, прищурено ухмыляется.
Вася начинает что-либо разыгрывать и шалить, а Васька поощряет его исполнение короткими репликами в виде каких-то непонятных междометий, из которых чаще всего повторяется:
- Хы-ы!..
Так продолжалось долго, до глубокой осени, пока босые ноги Васьки могли выносить холод. А зимой Вася приходил к избушке Васьки и “представлял” перед тусклым, унизанным бумажками и тряпками окошком.
Васька любовался и своей улыбкой продолжал поощрять забавы Васи. Бывало, впрочем, что он не выдерживал и босой выскакивал на улицу и принимал непосредственное участие в игре тем, что собственноручно ощупывал какую-либо игрушку, салазки или новую шубу Васи. Дрожал на холоде, стоя то на той, то на другой ноге, как журавль, утягивал в рукава рубашонки руки и улыбался. На голове его в виде пышной папахи торчмя стояли рыжие волосы, и голова не мерзла. Мерзли ноги и руки.
Отогревшись на печке, он снова садился на лавку к окошку и, желтый от худобы и сидения в избе, ждал Васю.
Так до весны.
И только ранней весною, когда побежали первые ручьи и появились скворцы и вороны, Васька снова появился на заборе, и Васе не нужно было уходить из своей ограды.
Хотя на земле много было еще снегу и льда, но на заборе не было холодно, тем более, что Васька то и дело повертывался задом наперед, чтобы попеременно подставить свои бока солнышку.
Так продолжалось, пока земля не обсохла и пока по ней можно было бегать босыми ногами. А это стало можно только перед Пасхой.
Васе купили новые калоши и картуз. Нельзя же было Ваське не пощупать их собственными руками, да и Васе нелегко было удержаться от удовольствия хоть перед кем-нибудь похвастаться обновами.
Васька слез с забора и нерешительно подкрался к Васе. Тот охотно подпустил его, и оба молча улыбались. Васька сразу же склонился и погладил Васины калоши.
- Хы-ы!.. - одобрительно промычал он.
- Ишь, они резиновые!.. - пояснил Вася.
Васька даже присел на корточки: приятно было погладить калоши. Уж такие они хорошие, что ему казалось, что их можно даже есть, заместо пряника.
Никакой зависти у него не было, а была только одна влюбленность и в калоши, и в пальтецо, и, наконец, в самого Васю.
Вася был всему этому рад, и неопрятный парнишка был ему понятен и близок.
- Пойдем к нам, - пригласил он Ваську.
- Хы-ы!.. - недоверчиво отозвался Васька и, пугливо взглянув на крыльцо хорошего дома, попятился и снова прыгнул на забор.
- Как тебя зовут? - подойдя ближе, спросил Вася.
- А Васька! - весело отсек тот.
- А меня Васей!.. Иди к нам!
- А ты отлупишь?..
- Нет, я не дерусь, ей-Богу, не дерусь! - уверял Вася.
Васька спрыгнул с забора и, в знак заключения дружеского союза, потрогал на Васе и картуз.
- Давай как-нибудь играть! - предложил Вася.
- Но-о! - басом согласился Васька и сел на землю, чтобы посмотреть разрезанную стеклом свою пятку. Он подтянул ногу к самому носу и, вытащив стеколко, бросил его, а сам снова вскочил на ноги.
- Больно, а? - посочувствовал Вася.
- Не-е! - улыбнулся Васька и даже поплясал на месте, чтобы тот поверил ему.
- А ты есть хочешь? - еще спросил Вася.
Васька подумал, оглянулся на свою избу и, отвернувшись, сказал:
- Не!..
- А то я принес бы тебе пирожок, а?..
- Не!.. - решительно сказал Васька и обиженно метнулся к своей избе.
- Во-от уж какой ты! - протянул Вася, - уж и побежал... А я хотел тебя домой позвать... Пойдем, а?
- Батюшка заругает!
- Да нет, он ничего... Папа, он добрый!..
- Ну, матушка!..
- Да нет же!.. Пойдем...
- А если мамонька меня потеряет? - сообразил Васька.
- Пойдем!.. - чуть не плача просил Вася, и Васька уступил.
Матушка при Ваське сказала Васе:
- Смотри, чтобы он не утащил чего у тебя! - и презрительно покосилась на Ваську.
Поэтому Васька даже прикоснуться к чему-либо боялся, и вся его миссия заключалась в том, что он являл аудиторию, перед которой играл и шалил Вася.
Но в награду за это Васька чувствовал себя превосходно в батюшкином доме, где все было так нарядно, тепло, и где даже дух был особенный, приятный.
В одном был плох Васька: он никогда ничего не хотел есть в батюшкином доме. Как бы ни хотел, все соврет:
- Не, не хочу! - и сейчас же убежит домой, возьмет кусок хлеба и придет с ним на крыльцо к Васе.
Вот так они и подружились.
днажды Васька захворал и не выходил на улицу. Васе стало скучно. Он побежал в Васькину избу и подошел к деревянной большой кровати, где в лохмотьях лежал Васька...
Васька обрадовался, поспешно сел и, подогнув под себя ноги, смотрел на Васю и криво, как-то печально улыбался. Он тяжело дышал, и голова его то и дело клонилась на бок.
- Хвораешь? - спросил Вася.
- Ага! - шепотом сказал Васька и улыбнулся.
Васькиной матери не было дома: ушла к писарю стирать. В избе была его бабушка, мать Васькиной матери. Она медлительно шарилась в кути и ворчала хриплой октавой:
- Купался, да купался, вот лихоманку и подхватил... Она тебя, голубчика, теперь повстряхивает!..
Васька еще посидел, уныло посмотрел через тусклые стекла на зеленый коврик травы на улице и беспомощно опустился на засаленную подушку.
Вася смотрел на него и рассказывал:
- В огороде у нас кукушка прилетела... Ей-Богу: я видел...
- Ага! - невпопад соглашался Васька и закрывал глаза.
Вася сидел и не хотел уходить. Он смотрел на печку, где лежали какие-то крынки и старая квашня, под кровать, где стояла грязная шайка с остатками извести, на божницу, откуда смотрели на него темные-темные маленькие иконки и слушал бабушкино ворчанье:
- ... Пропил, надо быть, сапоги-то, - бубнила она, уставившись через окно на улицу, - ишь, босяком идет... Ах он, варначина экой!.. Да еще ведет кого-то... Ишь, мотаются, пьянчуги, будь они прокляты!..
Вася прижался в уголок к кровати и недоумевающе ждал. С улицы доносилась пьяная надтреснутая песня:
Мы видели, мы слышали
Тарыгу в кабаке,
Шатается, валяется
В зеленом сюртуке...
Мужики валились один на другого, и их багровые лица, завешанные свивающимися со лба космами, выражали какую-то горькую обиду.
- Матрена!.. - кричит Забойщик, распахивая дверь, - самовар штобы скоря!..
- Не ори-ка ты!.. Парненко-то хворает! - ворчит все же спокойно бабушка. - Накаки средства опять нализался-то?..
Гость, не обращая внимания, проходит под образ и поет:
... оборванный, общипанный -
Бутылочка в руке!..
И показывает старухе полуштоф с остатками водки...
- Теща!.. Не греши!.. - кричит Васькин отец. - Давай нам закусить.
Васька снова сел на кровати и, свесив на грудь голову, все так же уныло, воспаленными глазами смотрел на отца. Смотрел, и, казалось, ничего не понимал.
Вася прижался к кровати и широким взглядом рассматривал Забойщика. Он боялся его и не смел идти, так как тот стоял в дверях.
- Ты слышишь? - заорал он на тещу. - Закусить, мол!..
Старуха даже выпрямилась и, вскинув свой голос на высокую, визгливую ноту, закричала:
- Сейчас, зятек мой писаный!.. Сейчас!..
Она быстро схватила краюшку хлеба, нарезала ломтей, положила на стол ложки и поставила соль. Затем схватила с гвоздя старый ковш, почерпнула воды и поставила на стол.
Зять подошел к столу, наклонился над ковшом, оглянулся на старуху и выпучил глаза.
А старуха стояла у печки и, поджав руки, кланялась.
- Кушайте, гостеньки! Извините на нашем угощеньи...
- Ты што!.. Насмехаться вздумала?
- А ты што?.. - заревела старуха, - припас что-либо?.. Бабенка-то, как собака, хлещется, а ты все пропиваешь! Вот и жри воду... У нас только ее даром-то дают!.. Харя ты бесстыжая!..
- Убью! - заорал Забойщик и, схватив стул, размахнул им над головою старухи.
Вася пронзительно закричал и дрожал, прижимаясь в уголок. Васька же снова опустился на подушку, будто его ничего не интересовало.
В окно заглядывала матушка и, увидев сынишку, бледная, кричала:
- Вася!.. Вася!.. Зачем ты здесь!.. Боже ты мой!.. Вася!..
Забойщик сконфузился и, сев на лавку рядом с гостем, завыл как голодный волк.
Вася целый час стоял в углу за то, что пошел к больному Ваське в избу забулдыги Забойщика.
А батюшка в воскресенье с церковного амвона сказал проповедь о губительном вреде пьянства.
конце лета приятелям исполнилось по восемь лет и шесть месяцев каждому.
Васька уже оправился от болезни, которую бабушка называла лихоманкой, а Васькина мать горячкой, и снова был с Васей.
Матушка ничего не имела против Васьки, только перед свиданием приятелей велела Васькиной матери вымыть его водой с карболкой. У Васьки немного пощипало глаза да прошло. Затем от него долго воняло карболкой, так что матушка неделю не впускала его в комнаты. потом все прошло и матушка даже давала Васькиной матери вчерашние щи для того, чтобы она кормила Ваську. У него появился неимоверный аппетит, но у матушки он все-таки есть не хотел, и щи из поповского дома в Матренину избу шли окольными путями.
Однажды в августе, когда Васька заметил, что на некоторых тополях в поповском огороде появились желтые листья, Вася сказал ему:
- Я завтра с папой дале-о-ко поеду!..
- Куда?.. На пасеку, а?..
- Нет, еще дальше... В город, большой-пребольшой!.. Учиться!..
- Учиться? - переспросил Васька, не понимая даже этого слова.
- Ага, учится!.. Папа говорит, что я буду попом, когда большой вырасту, батюшкой, либо благочинным... А, может, и архиереем... Ага?.. - ласково засмеялся он Ваське.
- Ага!.. - согласился Васька.
- А потом, когда буду служить, ты мне кадило будешь подавать... Ага?..
- Ага!.. - улыбнулся Васька. - Ровно как дедушка Ивойло... - добавил он, вспомнив местного церковного сторожа, который хлопотал вместе с работником в ограде батюшки и налаживал старый тарантас.
- Папа сказывает, что там в городе-то дома большие-пребольшие... А церквей там - так целых, однако, тридцать!.. И там краси-ивое, как ровно иконостас.
- Ага!.. - радовался Васька чужой радости все это красивое видеть и осязать.
- А ты скоро приедешь назад?.. К воскресенью приедешь? - спросил он у Васи.
- Фу-у!.. Еще Рождество пройдет, да еще Пасха пройдет, да потом уж, к лету...
Васька, устремив свои синие глаза в поле, зде золотились созревшие хлеба, задумался.
Затем схватил с земли камешек, бросил его в сторону без всякой цели и побежал к себе в избу.
На завтра, когда Васька утром выбежал на улицу, перед крыльцом дома священника стояла запряженная тройка лошадей, запряженная в тарантас, а стряпка таскала в него узлы и подушки.
Васька сел на крылечко и заглядывал в коридор. Вася в новой серой блузке выбежал и радостно заговорил, как ему весело и хорошо будет ехать с папой далеко в город учиться...
Вот вышли и батюшка с матушкой. Он был одет в дорожную рясу, с сумкой через плечо. Матушка, с заплаканными глазами, сама усадила сына в тарантас, расцеловала и благословила.
Уселись и тронули...
Васька, с которым в суете Вася забыл даже попрощаться, посмотрел вслед покатившему тарантасу, взглянул на матушку, пустился за ним, догнал, вспрыгнул на задок и так уехал далеко за село.
Наконец, он на всем ходу спрыгнул, больно зашиб ногу и заплакал, оставшись на дороге, среди пустырей, одиноким и брошенным...
