ПО ГОРДАМ СИБИРИ
ОТ ТОМСКА
(Записки туриста)
Не рекой течет, а горным потоком стремится время! Кажется, только на той неделе приехал последним пароходом с Алтая. Будто еще не застывала Обь и отвратительная дорога от Черемшанников будто еще продолжает отзываться помятыми ездою по ней бокам, - однако пролетело уже ползимы.
И последнее число минувшего года, как на большом ухабе, стукнуло в голову. Еще три месяца и снова позовут иные дали, где нужны заплечные сумки и альпенштоки. И тогда смрадные города – прощай! Вы не нужны тогда, как старая шерсть пушистому зверьку.
Ползимы - одному Томск - слишком довольно. Но так богат он культурными редкостями, чтобы задержаться в нем дольше, а вечному бродяге и подавно.
Итак: в другие города, в иные центры холодной, но родной страны в иные уголки так медленно внедряющейся к нам культуры…
Недолги сборы, не тяжел багаж и нет претензий на удобства – какие хорошие это условия для туриста! В одном кармане – паспорт, в другом – остаток мелочи, под мышкой легкий чемодан…
- Извозчик!
- Куда прикажите?
- На Межиновку!
Скрипит под полозом снежок. Пар от дыхания лошади вьется под дугой и легким облачком летит в лицо. В ухабах по улицам крепко встряхивает… Ушайка… Невольно приходит мысль, что кто-то приставил букву “у” - по ошибке. Правильное название “шайка”. На разбойничья, конечно, а та, которой сливают всякую жидкую дрянь.
Ямской – особенно милый и жуткий по той психической черте для томского писателя: редакции, гонорары, сухость секретарей; “посмотрите из “забракованных”; “Ваша статья в наборе”; “аванс” - как все это близко, понятно…. Ну, прощай!.. Суди заочно…
- Почтамтская!.. Когда-то будет именоваться улицей Льва Толстого!?
- Вот наш почтамт… Вспоминаются свежие впечатления о той трагикомедии, которая ежедневно вырисовывается теснотой этого здания!.. Чиновничье равнодушие, бесстрастная бумага за № и просто наша чисто русская сонливость.
Мы давно имеем железную дорогу, а большие чины, едущие в Питер, получают прогоны поверстно на лошадей… Разве это не хроника средневековья?..
Но все остается позади, как и сама Почтамтская…
Вот и Бульварная кончается… Степь, взлохмаченная прижавшейся к самому городу тайгой, пахнула на меня своей зимней холодной тишиной и большими пышными складками ушла далеко во все стороны, а там на самых горизонтах ее покоится тусклое мглистое небо.
- Воксал!.. Или лучше “вокзал”.
Это какое-то, видимо, хроническое недоразумение, но не вокзал столицы Сибири… Маленький, грязный, холодный – словом, дрянной из дрянных. Смотрю на пар собственного дыхания и проверяю по градуснику: 40 тепла. Люди в ожидании поезда мнут друг друга, как будто собираются играть в “чехарду”… За столом толстый рыжебородый купец с ним две подкрашенные мамзели с охрипшими голосами. Перед ними графин водки и кофе… Праздничают: Новый год встречают…
- Дай еще десятку, а?.. Я бы на прокат доху взяла, на Новый год пофорсила бы… А?
- Пей, Лелька! Да не лей на жакет-то…
- Эх вы, крали мои!.. – хрипло рычит умилений купец и обнимает обоих враз…
Трезвые отвертываются… Какая-то дама уводит в задний угол маленькую девочку… И тут же затягивает какую-то дикую песню молодой человек без усов, но в зеленых рейтузах…
Нет… Вот я видел восемь, понимаешь, восемь шикарных турчаночек… - и делает жест восторга.
Пришел со “второго Томска” поезд. Иду в вагон…
- Здесь вагон артистов!.. Прошу выйти…
- Каких артистов? – спрашиваю, заинтересованной многочисленностью труппы.
- Драматических!.. – отвечает большая дама в богатой кацавейке и с печатью былой, но изношенной красоты на лице. Голос ее шершав, - видимо, пропит на праздники… А на лавках вагона все ее “артистки” с кавалерами… Речь развязна, жесты широкие у всех и щеки “как яблочко алые”… Большую даму зовут “мамой”, а она всех называет коротким именем.
- Артисты! – думаю себе – “драматические”, - и грустно, грустно становится… Перехожу в другой вагон.
Последний звонок. Паровоз перекликнулся с кондуктором, рванулся и медленно повез…
Стою на площадке… Замелькали березы и ели. Запостукивали колеса и рельсы блестящими змейками побежали назад… Провоз лихо мчит по тайге, выставляя вперед обнаженную стальную грудь свою, и его седые, пышные космы длинным султаном отлетают назад, жмутся в тайге и путаются в молчаливых оврагах, цепляются за березы и ели и медленно тают.
Алтаич
“Сибирская жизнь” от 18 января 1911 года, № 13.