Г.Д.Гребенщиков
Дети иногда так долго плачут, что в конце концов забудут, о чем. Плачет такой ребенок, плачет, а потом увидит, скажем играющего котика и необсохшими от слез глазами засмеется...
Так вот и жизнь народа русского, еще не обсохли слезы, еще не улеглась жестокая боль, а улыбка уже пробивается, щекочет солнечным зайчиком в глазах. И наоборот: еще не разгладилось лицо от смеха, а в глазах уже темнеет ужас и страдание...
Взгляните в глаза несущей тяжелый крест России, только взгляните пристально и подойдите близко, откройте вашу душу широко и честно, - и вы увидите эти постоянные два спутника: смех и слезы, а главное, - увидите, что они настоящие, хорошие, хватающие за сердце и источающие из него любовь - эту лучшую присягу нашу в верности отечеству...
... Четыре брата милосердия, заняв халупу для летучки и уступив лучшую комнату сестрам, сами поселились в маленькой конурке и назвали ее "братская могила. Студенты - люди неуемные, из всего стараются извлечь долю забавного. Извлекли они его и из прямого собственного неудобства: кроватями служат им носилки, а столом - поставленные друг на друга чемоданы, которые они иногда ставят "на попа" и именуют аналоями. Это - когда нужно уединиться для писания писем.
Ну, конечно, при такой "близости" друг к другу, - две квадратных сажени для четверых, - можно крепко сдружиться и много иметь материала для всевозможных каламбуров и острот. К тому же люди тут живут различные и каждый чем-нибудь да замечателен.
Начальник летучки, - студент естественник Чекин, черный, волосатый и приземистый - именуется здесь "Чике-Оглы" и ходит одетым с ног до головы в кожу, как кузнец или трубочист. Из кожи он вылезает два раза в месяц, когда есть возможность вымыться в солдатской бане.
Другой студент, - юрист, "очкастый" Александр Григорьевич, - угрюм и басовит. Быть ему в будущем несменяемым судьею, а он пошел на войну братом милосердия. Третий, - толстенький и сипловатый Лека, - человек ушибленный поэзией и пятый год держащий государственный экзамен на "восточника - лингвиста". Так и прозвали его: "Язычник". Только четвертый - второго курса медик. Зовут его все "доктор Соломон". Запоминается он тем, что голова его - как уголь черная, усы - русые, а бороденка - рыжая. Иногда, раз в месяц, он всю братию радует тем, что идет к фельдфебелю Чичирке и подстригает усы и бороду настолько, чтобы цвет их труднее было определить...
Чичирка вносил в "братскую" семью много веселья. Он - малоросс, какой-то смятый, волосатый, вовсе не похожий на солдата. Да и занимается он в отряде хранением фуража и провианта. Когда он изредка по вечерам входит к сестрам, то они все начинают радостно чирикать:
- Чичирка пришел!
- Ну Чичирка, расскажи про свою хохландию...
- Чичирка...
- Чири-чири!
Чичирка стоит, пожимая одним плечом, кривит в неловкую гримасу свое бородатое лицо и нехотя, но добродушно тянет:
- Та воно то... Як его... Треба булоб завтра...
- Не заикайся! Нечего! - хватает его за руку самая молоденькая и самая хорошенькая сестра, которую почему-то кличут все "Васька", и кричит всем остальным:
- Девочки! Пойдемте в могилу!.. Ну, Чичирка, шагом марш!
И "Васька" толкает неуклюжего Чичирку через сени в кухню, а из кухни в "братскую могилу", где всегда проходит время веселее.
Если Павла Николаевна не на дежурстве, она первая идет следом за "Васькой". Любит она, прищурив близорукие глаза, смотреть из уголка на братьев и с тихой улыбочкою любоваться ими, как бы выбирая и не решаясь выбрать кого-либо в свои близкие друзья. На груди у нее значок об окончании юридического факультета, косынка слегка сдвинута на верхушку, так что часть приглаженных русых волос видна, и среди них сверкают седые, хотя ей не более 28. Лицо у нее простое с угорьками, глаза большие, серые и немножко грустные. Лидия Ивановна приходит после всех, уже на смех и умные голоса. Лидия Ивановна - сибирячка, дочь остячки и ссыльного политика. "Язычник" часто говорит ей:
- Носить бы вам корону королевскую, а не косынку.
Лидия Ивановна всегда в ответ на то спокойно поглядит на него и не поймешь: приятно ей то или неприятно... Как будто улыбается и верит, как будто сердится и думает: "Ой, врешь ты, Лека!".
Лицо у нее строгое, а в глазах какой-то свет, загадочный влекущий, и красивый, как свет осенних звезд. Она высокая и величавая, голову носит бережно, ею поворачивает медленно. И когда вы видите ее профиль, вам кажется, что он когда-то в древности отлит был из бронзы, а теперь, вынесенный из какого-либо Минусинского кургана, ожил и расцвел.
Но "Язычнику" она не по сердцу. Все струны его сердца воспевают Ваську, хоть он иногда и совестит ее:
- Эх, жаль мне тебя, "Васька": уродует тебя война!.. Со всеми на "ты", курить научилась!.. Не стыдно, а?..
Но вот все собрались в "братской могиле" и тесно окружили Чичирку.
На стенке, приткнутая вилкой, горит свеча.
Васька садится рядом с Чике-Оглы и гладит его жесткую, волосатую щеку. Александр Григорьевич строго смотрит через очки на Лидию Ивановну, и курит, курит напряженно, что-то думая свое. Все остальные слушают Чичирку и смеются, но не тому, что он рассказывает, а тому, как рассказывает.
- "Поприходылы вси чумакы, побачилы: лыжить, дурный, чоботы на гори, чуб по пид капилюхой... спыть як вбыто, а конякы-га-ай поутикалы с гарбамы, та жвачат рижь... Аж сэрдце во мене жалью зазнобыло: дисятыну помялы, прокляти".
Чичирка вспоминал невеселое, почти трагическое, - как помяли у него всю рожь проезжие мужики, а слушателям забавно и смешно. Смех сообщается и самому Чичирке. Он рассказывает и смеется.
Но чаще всего любил он рассказывать о ведьмах и знахарках. Тогда он весь преображается; глаза его горят, а голос делается тягучим и высоким.
Внимательнее всех слушает его Павла Николаевна. Так хорошо и благотворно действует на нее и голос Чичирки, и самый его вид, мужиковатый, не приглаженный, как будто вот сейчас пришел он с пашни, сел в кружок соседей и, не торопясь, журчит и журчит, как ручеек, в дубраве... даже спать захочется.
... -А то ще був у нас хлопец, Микито Бурдыляк...
- Как? Как? - перебивает его непоседливая "Васька", и, не дожидаясь ответа, продолжает: - А у нас был повар Плакса...
- А у нас есть сейчас санитар Откидач!.. - радуется чему-то Павла Николаевна. - И еще конюх Подплетенный!..
- Это что! - вставляет Александр Григорьевич, - у нас студент носил фамилию "Кавун" и на голове ни одного волосочка, - подлинный кавун!..
Лицо Лидии Ивановны озаряется счастливою улыбкой:
- А у нас в Сибири лошадь есть, буланая, - Ковыль!
- А что же тут смешного? - натягивает губку "Васька".
Все громко и почему-то вдруг смеются.
А Лидия Ивановна поднимает к потолку глаза и как бы для себя повторяет:
- Ковыль! Грива у нее, как серебро, и пышная, как настоящая ковыль! Красивая лошадка!..
Чичирка все таки пытается докончить начатый рассказ:
- Пришов вин до знахарьки... Тильки як ии звалы?.. Не то Описка, не то Ганка?..
Но Чичирку уже никто не слушает. Все занялись своими думами. Чичирка сделал свое дело: оторвал, отвлек от настоящего и своим видом и беззаботным голосом и самими словами увел всех далеко, и говорил теперь как будто самому себе. И сам же веселее всех смеялся над своим рассказом.
Потом случилось как-то так, что никто не заметил, как ушел Чичирка, и как пришла дежурная сестра из лазарета, Наталья Александровна, и устало, почти холодно и равнодушно сообщила:
- Отмаялся этот с животом-то... Слава Богу!..
- Умер? - как бы очнувшись, спросил Чике-Оглы.
- Ну, конечно! А этот трепанированный зарядил одно: "Каравай, каравай!". Орет на все палаты, - всех перетревожил.
- Он, кажется, других слов и говорить не будет... - вставляет "доктор Соломон", - у него поражены центры речи.
Дежурная вдруг оживляется:
- А ночь какая, господа, совсем весенняя, баюкающая такая!.. А тут... Господи, мой Боже!
Все вздохнули, замолчали, сразу слышно стало, как тикают часы у кого-то в кармане.
- Сегодня ведь, Крестопоклонная кончается... Скоро Пасха!.. Понимаете, - вторая Пасха будет в этой обстановке!..
И вдруг "Васька" всплеснула руками:
- А помнишь, Лидочка! В прошлом году глаза у этого, у Гвоздева?.. Он умер в первый день, после заутрени!
- Да, помню!
- Голос Лидии Ивановны прозвучал, как тихо тронутая низкая струна.
- А помните, как после заутрени в наш лазарет пришел отец Григорий?.. - спросила Павла Николаевна и схватилась рукой за сердце, прикрыв свой университетский значок. - Помните, что было, когда запели мы "Христос Воскресе"!?
Другой рукой Павла Николаевна прикрыла свои глаза и спрятала под ними накопившиеся слезы.
- Да, да! - сцепивши пальцы рук подхватила "Васька", - как они все враз тогда завыли!.. Под белыми простынями, в белых повязках...
Глаза у "Васьки" стали большие, темные и быстро заморгали...
- Да ну, довольно! - прогремел Александр Григорьевич и швырнул наотмашь незагашенный окурок.
"Язычник" злобно двинул под собой носилки и сипло прокричал скороговоркой:
- Не физическая смерть здесь страшна, а вот духовная!
И он кольнул глазами "Ваську".
- Хо-хо! Какой стиль! - ответила она смеясь.
Лидия Ивановна посмотрела на свои часы и пропела, погрозив "Ваське" пальцем:
- Спать надо!.. Спать, шалунья!
Но в "братской могиле" после ухода сестер долго еще слышался горячий спор и выкрики "Язычника":
-Нет, надо всему границы!.. Необходимо сохранить в себе хоть каплю грации!..
Но Чике-Оглы и "доктор Соломон" кричали на него:
- Скажи, пожалуйста!.. Не одеть ли всем нам здесь воротнички и белые перчатки?..
Александр Григорьевич снял очки и сапоги и, собираясь спать, напрасно примирял товарищей.
"Язычник" не глядел на "Ваську" дня четыре.
Но вот однажды, когда в "могиле" собрались все, кроме "Васьки", к обеду, вблизи от летучки послышался разрыв снаряда...
В комнату впопыхах вбежала "Васька" и, обжигая руки, внесла и бросила на стол осколок. "Язычник" испуганно глядел на нее и лепетал:
- Да ты с ума сошла!.. Что за шутки, что за озорство такое! Кого-нибудь убило?..
- Никого!.. По улице я одна шла... Но главное - горячий, господа! Пощупайте, возьмите в руки! - кричала "Васька", и лицо ее пылало счастьем, а в глазах горела ненасытная жажда жизни, такая, какая только может быть у человека, только что бывшего на краю гибели...
В "братской могиле" на тот раз обедали как никогда весело и смотрели на "Ваську", как на гостью с того света...
И нежнее всех - "Язычник".