Г. Гребенщиков

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Умножайте шум и радость –
Пойте песни в добрый час.
А.С. Пушкин

Ночная тьма висела над темным лесом, шел сильный проливной дождь. Но была весна, и дорога извивалась по живописным горам штата Вермонт. На этот раз я был один в автомобиле. Дождь заливал переднее стекло, заслонял тяжелой завесой полотно дороги, и каждый поворот и спуск ее превращал в опасную ловушку. От долгой езды из глубины Нью-Хампшира, от темноты и напряженного смотрения вперед, я чувствовал усталость. Часы казались бесконечными, мне было скучно и, кроме того, одолевал смертельный сон.

Чтобы рассеять скуку и сонливость, я стал негромко напевать. Первое, что пришло в голову, это в детстве напетая моим отцом какая-то простая песенка без слов. Отец обычно пел ее, когда, усталый, возвращался с поля. Он не пел, а мурлыкал и при том не голосом, а фистулой, тонким, бабьим воркованьем. И вдруг прошла сонливость. Открылась даль, простор родных полей, почувствовался запах свежескошенной травы, что лежала на телеге, теплый пар ее под моим телом, а на западном небосклоне тихо угасающая родная вечерняя заря. Вместе с песнею в сердце мое вошла та грусть, которая знакома только русским людям, умеющим петь простые народные песни и которая всегда рождает рой воспоминаний, умилительных мечтаний юности, сладостных восторгов сердца. Вспомнилась мать, сидящая у ночника-жировика, похожего на древние светильники – глиняные чашечки с горящей в них промасленной тряпицей. Она пела свои грустные, за душу хватающие песни. Она, бывало, что-то чинит и поет, а слезы капельками падают на ее работу. Я смотрю на нее и думаю о том, как стану я большим и сделаюсь сильным, буду изо всех сил работать и учиться, и буду иметь много всякого добра, чтобы сразу, чудом, сделать мать свою счастливой…

Я еще ничего не понимаю в жизни, но чужие песни что-то заронили в сердце. Передо мною брезжит смутное грядущее, быть может, тяжкий мужицкий труд на родных полях, быть может, красочное счастье за пределами далеких горизонтов, быть может, вечная тоска по родине где-либо в далеких, чужих краях…

Впрочем, мне все равно. Я увлечен своею песней, я в ней сызнова живу. Минувшее проходит предо мною. Я не знаю никакой чужбины. Америка с моею песнею мне становится роднее. Ее поля, леса и горы – мои самые внимательные слушатели. Американское небо возносит надо мною те же звезды, только в иной час ночи. Мое сокровенное, раз навсегда посеянное песнею, чувство любви и умиления всегда со мною. Я счастлив и богат с моими песнями. Мой дух становится крылатым, мой разум расширяется, мое сердце переполнено восторгом, какого не знают самые прихотливые американские богачи…

Таким образом, раздумывая и распевая, я позабыл о всякой усталости, о сне и о том, где я нахожусь. Между тем дождь перестал и над горизонтом на Востоке показался еле брезжащий рассвет. Он шел вместе с синею полоской неба, очищенной от дождевых туч. Но все вокруг спало еще самым крепким, предутренним сном. Подорожные знаки показывали, что я еду уже по штату Массачусетс. Ночные думы в пути с наступлением утра прояснились и приняли более реальные очертания. Мои думы прояснились и расширились. Я раздумывал не только о значении русской песни для современного человечества, но и о том, как она вышла из своего неуютного, простонародного, замкнутого в безызвестности, самобытного месторождения на широкий Божий свет. Кому-то весь русский народ и весь мир обязан тем, что русская песня стала радостью и услаждающим вдохновением для всех народов. Я стал припоминать все, что знал об этом.

До великого нашего национального поэта Пушкина, кажется, никто не интересовался народным эпосом. Только Пушкин от своей няни Арины Родионовны начал обогащать музу народными сказками и песнями. Он первый стал записывать простые народные песни. Это он заинтересовался песнями западных славян и то не непосредственно, а случайно, через французского поэта и писателя Мериме. Впрочем, и сам Мериме, в письме к другу Пушкина Соболевскому, признается, что записал ряд этих песен для курьеза и только потому, что, блуждая по полудикой в то время Далмации, он со своим спутником, должен был как-то занять себя и пополнить опустевший кошелек…

Вижу, едет барин с поля, две собачки впереди…

В такие-то времена, в помещичьем, дворянском гнезде, в имении матери, в селе Дунаеве, Бельского уезда, Смоленской губернии, протекло детство будущего народного певца. Судьба его сложилась красочно. Потомок древнего рода князей Тверских, сын дворянина и столбовой московской дворянки, смолоду блестящий офицер, Дмитрий Агренев становится с юности печальником народных дум и настроений. Эти первые искры любви к народу заронил в его душу сам народ в своих песнях, которые он в детстве во множестве слушал в имении матери и особенно своего дяди, помещика Позднякова, у которого был чудесный хор их крепостных. Мать его, образованная женщина, окончившая Московский Екатерининский Институт, не только не противилась его влечению к народному эпосу и народной песне, в те времена, далеко еще не популярной, но и сама давала ему первые уроки музыки на фортепьяно. А его крестная мать, графиня Евдокия Петровна Ростопчина, известная в свое время писательница, дала ему окончательное направление по пути серьезного изучения, собирания и прославления не только русского народного эпоса, но и эпоса всех славянских народов. Именно, в доме графини Ростопчиной юный певец Агренев впервые удостоен был чести петь для императора Николая Первого. Без позволения могущественного царя юнкеру военного училища не удалось бы заниматься дальнейшим музыкальным образованием со знаменитым в то время итальянцем Риччи. Ведь и Пушкину, несмотря на его вольнодумство, покровительствовал Николай. Итак, идея Пушкина о славянских песнях была закреплена появлением на свет, незадолго до трагической кончины поэта, настоящего собирателя и действенного распространителя всеславянской песни, во всех углах света. Ведь более полувека Агренев-Славянский работал на ниве народного песнетворчества. Кажется, нет в мире такой страны, в которой бы не прозвучали его песни, не прошли его стопы со своею красочной капеллою.

Теперь не так уж трудно проходить по проторенной дороге с готовыми композициями и Даргомыжского, и Мусоргского, и Глинки, и Римского-Корсакова, и Бородина, и Чайковского, и Лядова, и всего того радужного пантеона русских гениальных творцов, которым мы гордимся. Во время же Славянского надо было пробивать стены недоверия, неосведомленности, предрассудочного мнения о русских, как о северных полудикарях. И, однако же, когда теперь перечитываешь, как был принимаем Агренев-Славянский самыми высокими особами разных стран и целыми народами, невольно поражаешься тому труду, настойчивости, энергии, а главное несокрушимой любви к духу и эпосу Славянства, какие проявил этот поистине русский богатырь. Вот сухой перечень только части полученных Славянским наград: кроме бронзовой медали Николая I, полученной за Крымскую Кампанию в качестве боевого офицера, мы видим в его формуляре следующие: Орден Станислава 3 ст.; орден Анны 2 ст.; серебренная медаль Александра Третьего; два особых креста и орден Св. Нины; офицерский знак Французской Академии Наук и Искусства; Немецкий орден Грифона; Итальянский орден Фердинанда Второго; бриллиантовые инициалы от Королевы Маргариты; Испанский Командорский Крест Изабеллы Католической; Португальский Крест Христа Спасителя; Сербский Крест Св. Саввы; Черногорский – Св. Даниила; Болгарский, 2-ой степени, Александра Невского и Фердинанда; Турецкие бриллиантовые звезды Меджидие и Османие; Звезда от эмира Бухарского; большая звезда от шаха Персидского; драгоценный изумрудный перстень, осыпанный бриллиантами, от Хедива Египта; от Английской Королевы бриллиантовый вензель “Виктория”; такие же вензеля от Королевы Итальянской; ордена от Королевы Вюртенбергской Ольги Николаевны; от герцогини Мекленбург-Шверинской Анастасии Михайловны. От Императора Александра Второго Освободителя, который много раз слушал искусство Славянского, - восемь драгоценных подарков; четыре таких же драгоценных подарка от Императора Александра Третьего; бриллиантовые перстни от великих князей Константина Николаевича и Михаила Николаевича. Драгоценные подарки от великих княгинь Елены Павловны, Александры Петровны и Екатерины Михайловны. Дивное серебряное ведро от великого князя Владимира Александровича, воспринимавшего младшего сына Славянского, Кирилла; и редкой работы старинный жбан от великого князя Сергея Александровича и т.д. и т.д. Нечего говорить о том, какое количество получил Славянский подношений от публики, от разных обществ, клубов, общественных и культурных учреждений, как в России, так и во всех странах, где он концертировал. Множество различных дипломов от ученых и артистических обществ, как например: от Королевского Географического Общества в Лиссабоне; от Исторического Общества Атенео в Барселоне, которое кроме того поднесло большую серебряную медаль; медаль Болгарии с надписью: За Науки и Искусство, медаль от Болгарского Князя Александра, I; такая же медаль от Болгарского Наследного Принца, впоследствии Царя Фердинанда I; диплом на право гражданства от города Амияна во Франции, торжественно поднесенный Дмитрию Александровичу вместе с бронзовой статуей Св. Цецилии после одного из концертов в этом городе. На концерте в зале Трокадеро в Париже, во время всемирной выставки в Париже, в 1889 году, директор всех хоровых обществ Франции поднес Славянскому особый академический знак за заслуги в области песнетворчества. А сколько адресов, покрытых многочисленными подписями, самое собирание которых требовало массу времени. Так, все мещанское сословие Москвы поднесло Д.А. Агреневу-Славянскому адрес, покрытый 30.000 подписей. Рабочие на доках города Севастополя поднесли адрес, покрытый 7.000 подписей. Всего не перечислить, но из всего поднесенного мог бы составиться интереснейший и оригинальный музей, иллюстрирующий лучше всего не только путь славы русского народного певца и дирижера изумительной капеллы, но и путь невероятных достижений во всем мире в те времена, когда было не так легко пробивать дорогу русской песне даже у себя на родине. Все эти подарки и награды свидетельствуют о том, с каким энтузиазмом в самых различных странах и самыми разнообразными кругами общества и народа принимали Славянского, и какое он оставил впечатление своим искусством, почерпнутым из первоисточника – от русского и славянского народов.

Со дня рождения Дмитрия Александровича Агренева-Славянского, 7/20 Декабря 1834 года (По некоторым печатным данным дата рождения по ошибке указана в Декабре, 1836 г.) исполняется сто лет. Какое полное и бурное, богатое достижениями во всех областях науки и искусства столетие. Какой жуткий и вместе с тем богатый событиями век! Многое за это время устарело, отжило, ушло в невозвратное прошлое, забыто. Но не забыта, не устарела, не отжила наша родная песня. Напротив, быть может, никогда еще русская песня не служила такую службу русскому народу, как служит она теперь. Она теперь единственная, всем доступная и всеми приемлемая, ходатайница и печальница народная во всех его тяготах, в нужде, в неволе, на чужбине, в унижении и в славе, в заточении и в разгуле вольности. Не песня ли знакомит нас со стариной, не она ли звучит над колыбелью, не она ли помогает в тяжком труде?

И не песня ли, освященная столетиями, звучит при свадебных обрядах, на лугах зеленых по весне, в поле и в лесу, в горах и на реках, в темницах и просторе вольном. Не песня ли, одухотворенная верой и духовностью помогает нам понять наше изумительное церковное богослужение и возносить души и сердца наши горе?.. Как раз в этом отношении Славянский был первым пионером распространения и возвеличения наших дивных церковных песнопений. Он первый, во всех своих концертах, во всех странах, перед всеми языками, целое отделение, посвящал этим песнопениям. И Султан Турецкий и почти все короли и королевы Европы, не раз вставали, слушая и наш национальный гимн и Коль Славен и Херувимскую. И это было тогда, когда один из знаменитых духовных композиторов Архангельский, еще и не помышлял создавать свои церковные сочинения. Заставить в те времена, в семидесятых и восьмидесятых годах, Турецкого Султана слушать русские песнопения три с половиною часа – поистине надо было обладать каким-то магическим оружием. Для того, чтобы президент самой изысканной страны Франции, Феликс Фор устроил специальный у себя концерт и обед для всей капеллы, надо было, в самом деле, быть каким-то магом. Чтобы строгий и всегда замкнутый Английский королевский двор “запросто” принимал у себя всю семью Славянских и всех его певцов, и певиц, и малышей, после данного ими концерта при дворе, нужно было в те времена обладать какою-то волшебной палочкой. Не даром же, много лет спустя, когда по Европейским странам путешествовала с отцовскою капеллой дочь его Маргарита Дмитриевна, ей не пришлось добиваться дворцовых приемов; ее приглашали заранее и также чествовали и награждали, как отца. И за десятки лет не были забыты оставленные впечатления.

Целый год давал концерты Славянский в Америке и дал их 175. (Между прочим, публика Нью-Йорка поднесла ему огромный бриллиант-солитер в булавке для галстука). Не даром же с ним отправлялись в Россию американские священники для того, чтобы в России принять православие и вернуться в Америку православными миссионерами. Не даром автор Хижины Дяди Тома, госпожа Бичер-Стоу, наслышавшись о чудесах Славянского, выехала ему навстречу и просила погостить у себя в имении. Какие далекие времена, какая эпоха связана с пребыванием наших певцов и певиц в Америке. Теперь, вероятно, мало и в живых осталось тех, кто тогда был очарован и покорен народной русской песнею в Америке. Но Америке наше несчастье помогло. После всероссийской катастрофы, в Америку приехали не только многочисленные артисты, певцы, певицы, хоры и квартеты, но волею судеб здесь оказалась и идейная продолжательница своего родителя, сама Маргарита Дмитриевна Славянская.

Нельзя забыть, как в прошлом году, осматривая в Солт Лейк Сити знаменитый Храм Мормонов и изумительный по акустике концертный зал Тэбернэйкхолл, пришлось услышать не без гордости произнесенные слова одного из директоров этого общества: “У нас недавно здесь русский хор Славянской пел”. Очевидно, незабываемо здесь прогудели сладкозвучные гусли русского сердца.

И вот звучат они, эти гусли-самогуды по всей стране уже целый ряд годов. В них все еще неувядаемо живет душа самого Славянского, а главное, живет его капелла, ни разу до сих пор не распускавшаяся. Хотя и были периоды, когда капелла, иногда насчитывающая 200 и более исполнителей, состояла иногда только из восьми человек. Эта капелла осталась в виде особого ордена, в составе которого и до сих пор имеются сподвижники самого Славянского, как бы присягнувшие не покидать капеллы ни при каких обстоятельствах. Между тем, конечно, в свое время были и “расстриги”, выгнанные за непотребства и эти расстриги много причинили бед Славянскому. В то время, когда он концертировал где-либо заграницей, они под именем Славянского разъезжали по России, а когда были изобличаемы, то бросали всю обманутую труппу, бросали на произвол судьбы набранных для капеллы мальчиков и эти брошенные, нищенствовавшие мальчики искренно верили и жаловались всем, что их бросил сам Славянский. Потом Славянскому приходилось доказывать всю нелепость этих поступков, учиненных Лже-Славянскими.

Быть может, этими нелепостями, попадавшими в газеты, в свое время был раздражен и сам Чайковский, в молодости занимавшийся музыкальной критикой и все время нападавший на Славянского. Впоследствии и сам Чайковский обогащал свой гений из того же источника, который расчищал Славянский. Но сколько критиков более мелкого масштаба были соблазнены Чайковским и, подхватывая, уже задним числом, некоторые отзывы Чайковского, вредили большому культурному деятелю. Ведь одною из идей Славянского было бороться с проникавшей в народ пошлостью и профанацией, с предвестницею хулиганства и фабричного засаривания языка – заводской и деревенскою частушкой. Славянский мечтал создать десятки образцовых капелл, которые бы, подобно летучим отрядам культуры, украшали и оздоровляли народную жизнь. Собирая сырой материал русской песни, он возвращал ее народу в ее настоящих красках. Отбирая среди деревенских парней и девиц наилучшие голоса и дарования, он мечтал обогатить ими родную культуру, вызвать из народной толщи погибавших там будущих Шаляпиных и Южиных. Какое же нужно было упрямство, силу воли, и какие средства, чтобы без всяких государственных субсидий, не только вести первую борозду культурной целины, но и содержать многочисленную капеллу в течение целых пятидесяти лет, возить ее по разным государствам, учить молодежь, воспитывать ее, терпеть от негодных, терять наиболее ценных, и за всех нести еще моральную и общественную ответственность.

Все это выдержал Славянский, и в 1908 году, на 75 году жизни, отпраздновавши полувековой юбилей своего песнетворчества, умирает в Болгарии почти нищим. Только помощь Государя Николая Александровича дала возможность привезти тело покойного Славянского в Ялту и с почестями предать его родной земле. Можно было только в современном звуковом фильме передать всю скорбь и славу, пришедшим ко гробу необыкновенного русского человека. Три дня и три ночи только в Ялте капелла поет панихиды у гроба своего вождя и учителя. Да всю дорогу на корабле, да еще в Рущуке, в Болгарии, с того момента, когда весь мир отозвался на эту скорбь сотнями телеграмм. Казалось, бедствовал Славянский только перед самой смертью, а как только мир узнал, кого он потерял, триумфальный путь его возобновился и в цветах, под звуки хоров, встречаемый и провожаемый речами самых сильных мира сего, самых именитых или самых даровитых современников, он плыл на корабле, а потом отходил в особый склеп, над которым ныне стоит на Ялтинском кладбище прекрасная часовня, выстроенная женою Дмитрия Александровича, его спутницею и подругою в течении 47 лет, Ольгой Христофоровной. А младшая дочь его, Маргарита, начавшая вести его капеллу через новые пространства и препятствия ровно через два месяца после кончины Славянского, ведет эту капеллу по всему белому свету и поныне, то есть новые двадцать пять лет. Таким образом, в декабре 1934 года, весь русский народ, к какой бы партии он ни принадлежал, обязан выразить свое восхищение и преклонение перед родоначальником русского хорового пения – перед Хором Семьи Славянских, существующим 75 лет и прославляющим высшие красоты русского духа и культуры по всей земле. Не знаю, каким это путем должно быть сделано, но торжество это должно быть именно всемирным, а среди русских людей буквально всенародным. Казалось бы, все большие и малые хоры, квартеты, капеллы, оркестры и музыкальные общества должны организовать из своей среды особый комитет для устройства юбилея в самом широком масштабе. Во всех уголках света, где только есть русские, они должны устроить в честь Славянского торжества и, во всяком случае, почтить его достойную продолжательницу Маргариту Дмитриевну Агреневу-Славянскую, а также и ее капеллу самыми сердечными приветствиями. Все церковные хоры, все культурные организации должны найти время и место для напоминания всем своим и чужим о том, что наша песня это наша жизнь, наша бессмертная душа.

Для того чтобы мы снова приобщились к живому роднику нашей великой культуры, к историческим сокровищам народного духа и, вместе с тем, имели бы лишний случай показать во всех уголках света, как неувядаемы цветы нашего народного творчества, и как они сближают нас со всеми народами, среди которых мы теперь живем, работаем и проносим крест своей судьбы. Сделать это никогда ни поздно.

Когда в конце Августа, в 1933 году, я возвратился из штата Вашингтон и Калифорнии, через штаты Невада, Юта, Небраска в штат Иллинойс, чтобы посмотреть Всемирную Выставку в Чикаго, я, попутно, заехал прочесть лекцию в городе Гери, Индиана. Там есть целое маленькое русское государство в виде прекрасно организованного православного прихода под мудрым и многолетним руководством отца протоиерея Вениамина Кедровского. На этот раз я решил прочесть своим друзьям, в особенности молодежи и детям, свою, только что законченную сказку Царевич, из эпохи нашего смутного двадцатого столетия. Прекрасные картины-иллюстрации нашего художника Всеволода Федоровича Ульянова явились ярким украшением лекции, и народу собралось около 600 человек. Много видел я доброго внимания, приветов и всевозможных выражений дружбы со стороны о. Вениамина, его прихожан и всей Герийской колонии. Незабываемы выступления на моих лекциях знаменитого Герийского хора, удостоенного за свои концерты призами на международных состязаниях в Америке и на Всемирной Чикагской Выставке. Но все же я был поражен нежданною наградой за Царевича. Это было незабываемо, и вышло как бы совсем случайно, когда, после окончания двухчасового чтения, я сошел с эстрады, на нее поднялся о. Вениамин и, сказав несколько добрых слов по поводу прочитанного, закончил свое слово так:

Кто б ни был ты, наш будущий народ, -
Пора кровавых бурь на Родине пройдет.
И исцеленный в разуме и силе,
Поклонишься ты праотцев могиле.

И вею я, что по путям тернистым,
Ты вновь придешь к истокам чистым
И водрузишь опять знамена веры
И осветишь звериные пещеры…

(Из XIX главы сказки “Царевич”)

Итак, мысль моя как песня, - не имеет ни начала, ни конца. Как жизнь, она может быть до бесконечности продолжена и как жизнь она может быть прервана всякую минуту. Я знаю, что не высказал всего, что хотел и не сумел сказать, как подобало бы для данного случая. Но ведь, мысль моя – это песня без слов. И все, мною недосказанное, прочтет и поймет всякое чуткое сердце. Особенно хотелось мне, чтобы скромные эти строки послужили знаком почтительной благодарности славной наследнице Дмитрия. Александровича Славянского, Маргарите Дмитриевне Агреневой-Славянской, несущей знамя своего отца по всему свету и испытывающей немало жизненных невзгод и лишений в чужих краях. Пусть будут эти слова мои напутственным благословением и юной Маргарите Владимировне, которая, надеюсь, внесет знамя своего деда и своей героини-матери, после победного шествия по многим чужим странам, во врата нашей Родины, которой после бурь и потрясений суждено несомненно торжественное, пасхально-радостное возрождение. А до тех пор пусть будет славен путь вашего служения и Русской культуре и культурам многих стран. Пусть песни ваши умягчают и одухотворяют сердца людей, не знающих России. Пусть великая, многоплеменная Америка, еще ближе и сердечнее приблизится к нашей душе и войдет в тесное соприкосновение с красотами нашей культуры, единственной действенной силы всякой дружбы и братского взаимопонимания.

Октябрь, 1934 г. Чураевка.