Корниенко Виталий Климентьевич
Известно, что Гражданская война застала Георгия Гребенщикова на юге России. 1918 год он провел на Украине (Киев, Одесса), 1919 – 1920 годы – в Крыму (Ялта). Именно здесь в газетах “Ялтинский курьер”, “Таврический голос” (Симферополь), “Южная Мысль” (Севастополь) им был опубликован цикл “Крымские очерки”. Крымскими мотивами проникнуты и многие из относящихся к этому периоду “Очерки о близком и далеком”.
Итак, последнее место пребывания Г.Д. Гребенщикова на родине – полуостров Крым – территория, контролировавшаяся до начала ноября 1920 года войсками генерала П.Н. Врангеля.
Дата отъезда писателя за границу в советской литературе до начала 60-х годов считалась неустановленной. 1920 год появился в качестве таковой впервые во 2-м томе Краткой литературной энциклопедии (1964 г.) в статье, составленной Н.Н. Яновским. Он был установлен им из переписки с женой писателя Т.Д. Гребенщиковой. Более точную дату дает новейший биографический словарь “Русские писатели. 1800 – 1917 – сентябрь 1920 гг. Окончательную ясность в данный вопрос вносит сам Г.Д. Гребенщиков. В первом очерке из цикла в “Африку” он говорит о себе: “Вот я, выехавший из Крыма в августе, вне беженской волны, русский писатель…”
Беженскую волну писатель встретил уже на берегах Босфора – в Константинополе, превратившемся тогда в “главные ворота”, через которые покинули Россию остатки Белых армий и беженцы из центральных и южных районов страны – будущие “граждане Российского зарубежья”.
Любопытно, что своими первыми впечатлениями о Константинополе Георгий Гребенщиков успел поделиться с читателями, одной из продолжавших выходить в Крыму газет, в корреспонденции “Из-за моря” в сентябре 1920 г. Характерно начало корреспонденции: “Вот и многогрешный Царьград… Я пробыл здесь всего лишь четыре дня и похвалится богатством впечатлений не могу. Но много вижу из того, что ждал”. Рассказав о том, что встретил на константинопольских улицах “больше мучительного и позорного, чем чего-либо отрадного”, писатель замечает: “Нет, в Севастополе и в Ялте я не видел столь печальных лиц, какие вижу возле русского посольства в ожидании виз… О, эти визы! Без них ни шагу из Константинополя. Но почти все стремятся к сердцу мира – в Париж и только в Париж, как будто там и в самом деле разрешатся все мучения и проклятые вопросы”. Заканчивается корреспонденция так: “Я выводов пока не делаю и никому советов не хочу давать. Иначе обо мне сказали бы: “Сам уехал, а другим не рекомендует”…”.
После эвакуации из Крыма Г. Гребенщиков опубликовал в выходившей в Париже русской газете “Общее Дело” обращение к писателям Европы – “Снимите распятых!!” (Sauver les martyrs). В нем есть такие строки: “Вчера, 19 ноября 1920 года, я был среди шестидесяти шести кораблей, стоящих в Мраморном море в устье Босфора. Я разыскивал на них остатки замученных русских писателей, но, конечно, не нашел их, а нашел 130 тысяч распятых русских людей!”. Писатель потрясен: “Запомните число: 130 тысяч! Это, слава Богу, не вся еще Россия, но это одна тысячная часть распятой России… Я вернулся домой ночью и окоченевшими от холода пальцами, не заботясь о стиле, пишу эти строки и требую от всех вас, пишущие, поступить так же: не теряя ни одной минуты сказать ясно, кратко всему миру, представленному здесь в Константинополе, - пусть он скорее снимет с креста терпящий муки русский народ!”.
Менее чем через месяц Г. Гребенщиков озаглавливает одно из своих опубликованных в той же газете “Писем из Константинополя” так: “Несмотря ни на что!”. В нем сообщается, что “4 декабря в Константинополе состоялось открытие зимнего сезона русской оперы. Для всякого скорбящего о потерянной и униженной России русского – это событие надо признать глубоко трогательным и значительным… Надо знать те гнусные условия, созданные атмосферой беженства – этого отвратительного явления современности, чтобы оценить подвиг, совершенный русскими артистами”.
В корреспонденциях писателя содержится немало подробностей о константинопольском быте русских беженцев в конце 1920 года. Мы узнаем адреса их убежищь: “Русский Очаг”, организованный Всероссийским земским союзом – “на углу Парман-Капу”, “Русский Маяк”, основанный Американским обществом молодых христиан, - “угол Большой Перы и улицы Бруса”. При первом – “есть хорошо оборудованная библиотека-читальня, куда, как и “Русский Маяк”, любят ходить дя отдыха бездомные беженцы. Здесь они находят тепло и свет, уют и тишину и даже мягкие диваны, на которых так приятно подремать после беженских ночлежек”. Писатель обобщает свои наблюдения: “Трудно и рискованно делать какой-либо вывод из всей той пестроты, которая бросается в глаза на улицах Константинополя. Но, несомненно, одно, что русский человек, несмотря на всю свою кажущуюся рыхлость нигде не пропадет и всюду вносит свой неуклюжий, не совсем опрятный, часто скорбный, но прочный и оседлый быт. И, наконец, как предчувствие предстоящего ему самому через несколько лет – помещенный в самом конце 1920 года в упоминавшейся газете “Общее дело” “святочный” рассказ Г. Гребенщикова “Америка” - уехать за океан мечтает мальчик-беженец Сережа.
В Константинополе Г. Гребенщиков пробыл до середины декабря 1920 года. “… Три месяца в Константинополе я хлопочу о визе на Париж… Я, имеющий письменные рекомендации ряда сановников, министров, знаменитых писателей – в течение трех месяцев добился лишь того, из Парижа мне ответили: “Подождите”. Это строки из очерка “Из Константинополя” - первого из цикла “В Африку” (Путевые очерки Георгия Гребенщикова). Очерк был отправлен в редакцию газеты “Общее Дело” в конце декабря 1920 года во время стоянки парохода в греческом порту Наварино, а опубликован уже в конце января 1921 года.
“Видный сановник, направляясь в Бельгию”, предложил Г. Гребенщикову сопровождать его в качестве личного секретаря: “Я знал, - вспоминает Гребенщиков, - что у патрона есть бумага от французского адмирала, дающая нам право где-то в Африке сесть на военный крейсер и отправится во Францию. Этого с меня было довольно. Все мои мысли и энергия были направлены к физическому усердию и секретарской расторопности… Так страшно быть отставленным от прав на выезд из Константинополя…”. Судьба благоволила к писателю: “Около могучего и стройного русского крейсера “Генерал Корнилов” стоял пассажирский пароход. На него мы и погрузились”.
Продолжает свой рассказ Г. Гребенщиков уже во втором очерке – “Через проливы”:
“Утром я встал и вышел на палубу. Мы проходили мимо Галлиполи… Здесь свыше десяти тысяч русских воинов только что нашли свой вынужденный тяжкий отдых… Сердце больно сжималось при воспоминании о Карпатах, о тысячеверстных фронтах великой войны, о многомиллионной русской армии. Из-за мыса в заливе показалось флотилия русских судов, и среди них черный и угрюмый инвалид “Георгий Победоносец”. И армия, и русская эскадра, и мы – свободные граждане России, наконец-то в долгожданных, открывающих нам ворота в Европу, проливах!.. Какая жуткая, жестокая ирония судьбы!” И все-таки писатель оптимистичен: “На рассвете мы вошли в просторную, как большое озеро, Наваринскую бухту. В ту самую, в которой некогда стояла русская победоносная эскадра, которая тогда под командой генерала Лазарева и графа Гейдена разбила здесь турецкий флот. В истории есть об этом неизгладимые и славные страницы, и теперешний бесславный поход остатков русской эскадры в Наварино не должен угнетать сынов России… Если у России было прошлое – будет и будущее, быть может, еще более блистательное и великое…”
Описанием прихода кораблей в североафриканский порт Бизерта завершаются “Путевые очерки” Г. Гребенщикова:
“ - Да, это Африка! – над самым моим ухом раздается густой бас… Я просыпаюсь… По лестнице, над моей постелью, на палубу бегут пассажиры и громко радуются приближающимся африканским берегам. Я тоже вышел. Разгоралось солнечное утро. Море чуть рябило. Навстречу нам шли изломанные линии гористых берегов…”
Новый, 1921 год Г. Гребенщиков встретил уже во Франции. В этом же году в Париже в русском журнале “Современные Записки” была опубликована первая часть романа “Чураевы”.
В советской литературе существуют разные версии относительно причин, побудивших Г. Гребенщикова эмигрировать: личная обида, стремление стоять “над схваткой”, наконец, простая случайность… Упоминается, в связи с этим, и его запоздалое раскаянье в совершенной “трагической ошибке”. Более близок к истине, думается, Н. Яновский в своей, уже упомянутой выше, статье в Краткой литературной энциклопедии:
“Книги, написанные за границей, чаще всего проникнуты… враждебностью к революции”.
Впрочем, представим слово самому Г. Гребенщикову. Перед нами небольшой, на три машинописные страницы, очерк “Саркофаг Наполеона”, написанный Гребенщиковым в апреле 1923 года. Писатель под впечатлением посещения могилы императора в парижском Доме Инвалидов, рассказывает, что “камень для императорского саркофага – красный порфир – мой земляк. Он добыт в родных моих горах, на Алтае, в то время, когда мои деды и прадеды были горнозаводскими рабочими…
Много слез и крови пролито на эти камни…
Казалось бы, все эти воспоминания давали мне полное право протянуть руку господину Кашену и сказать вместе с ним: “Да будут прокляты могилы царей, причинивших столь тяжкие страдания моим отцам и дедам!” Но почему же я этого не делаю и никогда не сделаю? А просто потому, что чужой, когда-то враждебный моему отечеству Наполеон мне ближе и дороже современных палачей от интернационала. Потому что рабство, давшее египетские храмы и пирамиды, и неистребимые памятники человеческого духа и культуры было менее жестоко, нежели большевицкое рабство, разрушающее все святое и растлевающее самое понятие о человечности… А потому, да прославляются тени великих императоров и улучшается техника для легкой добычи для них прекрасных и неистребимых, крепких саркофагов. Для вождей же разрушительного коммунизма в любом месте и в свое время найдется осиновый кол”.