© Валентин Распутин, 2002
Надолго затянулось возвращение из Зарубежья, из эмиграции, замечательного русского писателя, сибиряка по рождению и по книгам Георгия Дмитриевича Гребенщикова. Затянулось, несмотря на вышедшие в последнее десятилетие две-три книги, и на доставку в Барнаул из США, где Гребенщиков прожил последние сорок лет и где он погребен, большей части его огромного архива, и на смутную известность его имени. Он вернулся и не вернулся. В конце 1980-х годов, когда открылось великолепное богатство литературы Русского Зарубежья, Гребенщиков не попал в первый ряд, в ряд Шмелева, Бунина, Зайцева, Ремизова, И. Ильина, Н. Солоневича, Г. Иванова и других, а к середине реформаторских 90-х российский читатель, к несчастью, искал уже не книг, а хлеба, российский же издатель предлагал ему настолько низкопробную продукцию, что лишь отвращал от чтения. Но, в конце концов, справедливость всегда торжествует и “авгиевы конюшни” расчищаются мало-помалу, а это значит, что достойное постепенно занимает надлежащее место.
Русская литература велика и обильна, как и Русская земля, но без Гребенщикова, автора многотомной эпопеи “Василий Чураев”, без автобиографической “Егоркиной Жизни” и “Былины о Микуле Буяновиче” она была бы неполной. Без гребенщиковского самобытного языка, ядреного и самоцветного, без эпической шири его сказов, без характеров, шитых могучей природой и вековечностью русского постава на земле, без щедрых выпахов из широкого рукава его таланта, с каким рисуется на немереных сибирских просторах картины зимы и лета, - без всего этого яркого, богатого, сытного, - и воля наша земная не ощущалась бы в полную меру, и человек выглядел бы похилее. Как мастер Гребенщиков крупен и силен; он пишет, будто крепостные стены кладет, и слова его ложатся в эти стены прочно и удобно – не пошатнется нигде. Мелкие детали и узоры он не выводит, полутона, полузвуки ему или не даются, или он не считает нужным ими заниматься: рука велика, крупнозоркость мешает. Но удивительное дело – детали эти являются к читателю сами, на большом живом мелко живо дорисовываются, естественно и безнатужно. Это особый дар художника, дар редкий и волшебный.
“Былина о Микуле Буяновиче” писалась в изгнании, далеко от Родины. Как “Лето Господне” Шмелева, как и самые совершенные, самые “осязаемые” рассказы Бунина – “Косцы”, “Божье древо”, “Митина любовь”. Родного перед глазами не было, Россия отошла в неведомые дали, затмилась туманами и преградами, но тем пристальнее, чутче держала память язык и чувства, запахи, лица и картины, звуки шагов и звуки молитв. Вся огромная Родина от самого большого до самого малого вместилась в душу и сердце, старалась не потерять и не заглушить ни звука единого, ни штриха. Столь напряженного внимания к родному внутри родного, пожалуй, и быть не могло; столь всеобъемлющей памяти, столь совершенного слуха добиться, вероятно, и нельзя было, кроме как разлукой и безмерным страданием. Не приведи Господь повторить их судьбу, но им-то в утешение привел Господь зреть родное дивным зрением.
“Былина…” - это сказание о судьбе России. Никак не найдет она, эта судьба, надежной пристани, все треплют и треплют ее, будто челн в море, бушующие волны не управленной ко благу стихии народной. Может быть народ и богатырем Микулой Селяниновичем, оратаем хлебного поля и защитником царства, а может стать Микулой Буяновичем, набравшим от родной земли силы богатырской и, в соблазнах, надрыве, безверье и чужести, - изведшим ее на потрату и своей доли, и доли царства. Из богатыря-заступника способен он сделаться богатырем, крушащим налево и направо все, что созидалось долгими временами. И в ужасе, как Микула Буянович, оглянется он на содеянное. И вспомнит свой первый шаг отступничества, такой, казалось бы, безобидный, когда от бедности оставил он родной порог и отправился в бойкие места счастья искать. Ох, красиво блестит там счастье, да в руки не дается а только за показ себя требует огромную цену. Не уберегся там добрый и доверчивый мальчик Микулка, превратился в каторжанина, а затем, когда сняла кандалы, - в отчаянного и слепого мстителя, одинаково жестоко расправляющегося за свою окаянность с красными и белыми в разыгравшейся в России братоубийственной сече. Там, в чужих бойких краях, погубит себя и сестра Микулы Дуня, из кроткой и боголюбивой девушки переродится в каком-то страшном духовном бунте в падшую и жестокую женщину. Туда ушли и потеряли себя, безвозвратно сгинули в глухих городских теснинах, которые опаснее глухих таежных чащоб, тысячи и тысячи простодушных искателей легкой и красивой жизни.
За словами “потерять себя” стоит не просто осуждение, а огромная трагедия. Это значит, что человек искажает, извращает свое божественное и природное сложение, пускает по ветру все лучшее, что пригодится многим поколениям. Вырвав себя из родового гнезда и земной обители, наполовину оборвав корешки и тем самым способность полнокровно прижиться где бы то ни было, человек духовно и нравственно оказывается в скомканном, растрепанном до беспредела состоянии. Этот беспорядок своими сколами и острыми гранями доставляет боль, затрудняет дыхание и ищет какого-нибудь, пусть и противоположного, с ног на голову поставленного, пусть и жестокого, смертельного в конце концов, но порядка, смысла, направления жизни, снимающего и оправдывающего сиюминутную боль. Вот это и есть бунт против себя: чем хуже, тем лучше; чем безобразнее, тем утешнее. На жгущий внутри адов огонь требуется все новая и новая порция чего-либо гасящего, перебивающего, приносящего короткое облегчение, а там опять будь что будет.
Микула Буянович, побуянив в волюшку на родных просторах, опаленных смутой, споткнулся-таки о свое безумие и воззвал к Богу. Совсем как в знаменитой песне: “У разбойника лютого совесть Господь пробудил”. Видно нет бездны, из которой не достал бы Господь грешника, если глубина его раскаянья превосходит глубину падения. Но на героя “Былины…” надо смотреть не просто как единоличного, одного из многих и многих, носителя богатырских сил и богатырских же пороков: он, по мысли автора, собрание народных качеств. Приходится считать, что в нем сам народ изменил себе, соблазненный лукавыми посулами, не устоял в вере и заветах, клюнул на приманку, будто чужое лучше своего, счел себя беспризорником, ищущим нового родительства, и пошел крушить понастроенное до него. Пока не опамятовался. Финал “Былины…”, совсем как беловодские грезы о земле обетованной с белыми храмами и нежным колокольным звоном, под которым мирно пасется раскаявшийся народ, кажется черезчур благостным, но Гребенщиков и не видел иного спасения для народа, кроме как вернуться в вере предков и укрепиться в ней до полного национального звучания.
“Былина о Микуле Буяновиче”, не издававшаяся прежде в России, выходит к читателю очень вовремя. Брат и сестра, Микулка и Дуняшка из сибирского села, ушли от родного порога, по нынешним меркам, совсем недалеко, - сюда же в Россию, сюда же, в Сибирь. И все-таки погибли сами и принесли неисчислимые страдания земле предков. А если, как сегодня, в Европу, а если в Америку, освобождая свои места чужакам? А если опять мимо храма?
На Руси в стародавние времена богатыри, подобно Илье Муромцу, после зимних своих подвигов становились святыми… Тем и спаслась Русь среди испытаний, которые не были легче нынешних.