аглавными словами моей статьи именую Николая Клюева, поэзию которого я назвал бы светлым, мудрым бдением Богу, природе и Руси.
Георгий Гребенщиков
аглавными словами моей статьи именую Николая Клюева, поэзию которого я назвал бы светлым, мудрым бдением Богу, природе и Руси.
Весьма прославленный русский поэт Валерий Брюсов в примечании к одной из книжек Клюева пишет:
“У Клюева нет стихов мертвых, каких так много у современных стихотворцев, ловко умеющим придавать своим созданиям внешнюю красивость, - увы - напоминающую красоту трупа...”
Этой тирадой, особенно второй ее частью, г. Брюсов попал не в бровь, а в глаз не только многим современным стихотворцам, но как раз и самому себе... Более мертвой поэзии, чем поэзия Брюсова, трудно найти. И действительно, не только Брюсов, но и Бунин, и Блок, и Бальмонт - часто создают изумительно изящные, но холодные и бездушные изваяния своей музы. И виноваты в этом не столько самые поэты - яркие созвездия русской поэзии под буквой “Б”, сколько современный город, покоривший их и оградивший полет их духа каменными стенами.
Тем радостнее наш привет пришельцу из просторов полей и лесов Олонецкой губернии, простому пахарю и мужику с “огнекрылою душой” и “просветленным взором” - Николаю Клюеву, который так долго скитался во тьме и нищете, так долго и мучительно сомневался в своих силах и призвании.
О, матерь отчизна, какими тропами
Бездольному сыну укажешь идти:
Разбойную удаль померить с врагами,
Иль робкой былинкой кивать при пути.
Верен ангела глаголу
Вдохновившему меня,
Я сошел к земному долу,
Полон звуков и огня.
Этот огонь, эти звуки не дали покоя мятежной, ищущей душе, и он стал выливать их в звонкое серебро простой, глубокой и грустной песни, которая, которая в опустошенном храме современной вычурной поэзии зазвучала, как воскресшая литургия жизни, человеку и земле.
Бездна со взором, полным боли
С отвалом вдумчивым чела, -
От мирных хижины и поля
Ты в город каменный пришла...
Поэзия Клюева - нечаянная радость для издерганного, переутомленного русского читателя.
Песни Клюева благоухают ароматом неувядших полевых цветов, ладаном, искуряемым соснами и елями, они озарены пурпуром предрассветных зорь, обвеяны освежающей прохладою глубокой мудрости и согреты незакатным солнцем пантеизма.
Я бежал в простор лугов
Из-под мертвенного свода,
Где зловещий ход часов -
Круг, замкнутый без исхода.
. . . . . . .
Как росу с попутных трав,
Плоть томленья отряхнула,
И душа, возликовав,
В бесконечность заглянула.
С той поры не наугад
Я иду путем спасенья,
И во след мне: свят, свят, свят,
Шепчут камни и растенья...
И действительно, под чародейным взглядом поэта все приобретает лазурную окраску, все оживает и молится триединому Богу - любви, красоты и целомудрия.
Слова поэта отливаются в тонкие, полные чарующих настроений мелодии - молитвы.
В златотканые дни сентября
Мнится папертью бора опушка.
Сосны молятся, ладан куря,
Над твоей опустелой избушкой.
Ветер-сторож следы старины
Заметает листвой шелестящей,
Из-под полога выглянь сосны,
Промелькни за березовой чащей.
Я узнаю косынки кайму,
Грудь и профиль задумчиво-кроткий
Сосны шепчут про мрак и тюрьму,
Про мелькание звезд за решеткой,
Про бубенчик, в изгнанья пути,
Про бегущие родины дали...
Мир вам сосны: вы думы мои,
Как родимая мать разгадали.
Нежной, трогающей любовью согревает поэт свои песни о родине, Руси и о русском простом народе - брате.
В серых избах, казематах,
В гробовой измены час,
Смерти ужасом объятых
Не отыщется меж нас.
Тишиной безвестной живы,
Во хмелю и под крестом
Мы жрецы вселенской нивы
Вечеров уборки ждем.
Как царь Соломон в “песне песней” воспевал свой храм мудрости, уподобляя его возлюбленной, так и Николай Клюев воспевает Русь, уподобляя ее пленной пташке - девушке:
Есть на свете край обширный,
Где растут сосна и ель,
Неисследный и пустынный, -
Русской скорби колыбель.
В этом крае тьмы и горя
Есть забытая тюрьма,
Как скала на глади моря,
Неподвижна и нема.
За оградою высокой
Из гранитных серых плит
Пташкой пленной, одинокой
В башне девушка сидит.
Злой кручиною объята,
Все томится, воли ждет,
От рассвета до заката,
День за днем, за годом год.
Но крепки дверей запоры,
Недоступно страшен свод,
Эхо дикого простора
В каземат не донесет.
Только ветер перепевный
Шепчет ей издалека:
“Не томись, моя царевна,
Радость светлая близка.
За чертой зари туманной,
В ослепительной броне,
Мчится витязь долгожданный
На вспененном скакуне”.
Вскормленная в простом народе, напитанная его духом, песней и словом, поэзия Клюева - это гусли-самогуды самого народа, это “размыкушке” про печали и радости, про утраты и ожидания русского долготерпеливца - пахаря, от имени которого он даже обличает тех, кто отгородился от народа и почил на могучей спине его:
“В мой хлеб мешаете вы пепел,
Отраву горькую - в вино,
Но я, как небо, мудро-светел
И не разгадан, как оно”.
И, обличая, не боится суда “Синедриона” и беспощадной его казни:
Обезображенная плоть
Поникнет долу зрелым плодом,
Но жив мой дух, как жив Господь,
Как сев пшеничный пред восходом...
И размыкивает - распевает Клюев песни русские: бабьи, плясейные, досюльные, свадебные, полюбовные, девичьи, посадские, острожные, рекрутские, рыбачьи - и во всех хватает за душу, щемит или радует сердце, зовет к бодрой, светлой жизни, в будущее которой глубоко верит:
И хоть смерть косой тлетворной
Нам грозит из лет седых
Он придет нерукотворный,
Век колосьев золотых...
Стихи Николая Клюева местами не гладки, даже грубоваты. Он нередко злоупотребляет игрою оригинальных слов, но это силы их, прелести, не умаляют. Они, как снопы свеже-сжатых колосьев, на которых сладко отдыхает утомленный пахарь, ожидая ранней зорьки для того, чтобы снова жать, не разгибая спины.
Песни Клюева - чистый воздух для читателя, отравленного и оскорбленного “футуристическими” кривляньями нашего времени...
