Г.Д.Гребенщиков
О великих людях начинают говорить всерьез вдолге после их смерти. Сарра Бернар - гений, признанный при жизни и, полагаю, мои о ней строки никогда не будут запоздалыми.
Жизнь Сарры Бернар редчайшая из тех, которые протекают и завершаются столь торжественной, почти завидно-праздничной смертью.
Мы знаем много ярких легенд о жизни и смерти прекрасных дочерей и жен древнеегипетских фараонов, мы увлекались описанием их торжественных приготовлений к загробной жизни в разрисованных эмалью подземельных усыпальницах. Мы вспоминаем о вершинах о пластической и духовной женской красоты в недолгий век Эллады, но все-таки века стерли естественную угловатость правды и принесли нам лишь очертания мертвой, малоубедительной легенды, в которую мы трогательно верим в юности, но которою в зрелых летах любуемся, как заведомою сказкой.
А здесь - вот она явь сегодняшнего дня. Еще не испортился аромат живого тела этой женщины, в ее парижском доме, еще цветут и благоухают цветы, принесенные поклонниками, а легенда о ее жизни уже облечена в плоть и кровь и, конечно, у нее есть все данные только расти и цвести, быть может, долее пределов человеческой жизни.
В самом деле - посмотрите на жизнь этой женщины в аспекте прожитого ею периода почти восьмидесяти лет - сколько эпох, королей, царей и цариц, революций, смен течений в искусстве и поэзии, сколько поколений появилось и ушло на ее глазах, а она все продолжала оставаться на сцене, творя юность и любовь и рождая восторги и молитвы. Если даже допустить, что из этих 80 лет она полвека не жила, а только играла - тем лучше, тем одареннее должна быть вся ее натура, тем богаче и божественнее должен быть ее дух, если без единого заметного укора жизни она сумела пронести через целый ряд поколений творческую радость и сумела сохранить в себе элегию не блекнущего романтизма. Я думаю, что Сарра Бернар явится тем хрупким мостиком, по которому из века в век, через пропасть гибелей и катастроф, через сокрушительные рычаги машин проскользнет истинное семя романтизма, облагороженного и возрожденного. Конечно, мы еще переживаем период жуткого упадка и бездушия, и безобразный призрак лжеискусства обессмыслить и обесславить жизнь еще многих поколений, но легенда о таких немногих, не стареющих бессмертных образах, как Сарра Бернар, вдохнет молодость в сердца, вспрыснет живой водой на преждевременно состарившееся человечество и идея вечной юности позовет от бесхитростной простоты природы, к “сумасшедшим” приключениям, к подвигам и жертвам за любовь к рыцарской борьбе за достижение вершин духа и религиозного экстаза.
Тема, которая дает жизнь и смерть этой женщины, настолько всеобъемлюща, что я считаю свою мысль беспомощной охватить и выразить ее в этих строках. Но я представляю, например, что могут явиться творцы, которые создадут оперу, напишут многотомный роман-шедевр, или поставят балет, где будет изображаться только музыкой и танцами передаваемая радость жизни, когда девочка, дочь ярмарочных балаганов, впервые закружившись на позолоченном льве карусели, создает себе жизнь-мечту так, как только позволяет ей вообразить ее фантазия. И вот появляется волшебник-жизнь и дает ей ключик ко всем красотам, ко всем секретным погребам счастья, страданья и греха и девочка, зная все жуткое, видя всю непролазную трущобу жизни, все-таки ухитряется владеть ключиком так, что выпускает из заветных погребов только - лебедей и сказочных павлинов и танцуют, танцуют от восторга, от переполнившей ее радостью за жизнь, за солнце, за любовь... И танцует она не три балетных часа, а танец продолжается не менее семидесяти лет... Разве это не легенда, а вместе с тем, это еще теплый по своей конкретности жизненный документ нашего крайне прозаического века.
О, конечно, великая артистка была женщиной и человеком и, конечно, ей не чужды были все прозаические испытания, горечи, обиды, тайная скорбь о конце дней... Но и тут, она как бы очаровывает даже и самую смерть, внутренне похоронив себя еще шестидесяти лет, она тогда же покупает себе гроб и с очаровательной улыбкой изъявляет полную готовность покориться смерти. Она любовно ставит гроб в своем будуаре, улыбаясь засыпает в нем и не раз испытывает радость воскресения из мертвых, когда утреннее солнце открывает ее вежды. И смерть изумлена, смерть зачарована и двадцать лет стоит у изголовья как покорная служанка, ожидая приказания. И вот, наконец, госпожа зовет ее и опять-таки зовет как будто для того, чтобы показать живущим, как может умереть женщина, которая взяла от жизни все и которая совершает шествие в могилу прямо со сцены под несмолкающий плеск аплодисментов. И как знать - быть может, только такие и вступают в новую, лучшую жизнь за гробом, а кто боится смерти и умирает искаженный гримасами страха, быть может тот действительно бесследно исчезает...
Во всяком случае, восхитительно спустился занавес при этом последнем ее уходе со сцены, и даже самая природа как бы ликовала. Залитая солнцем похоронная процессия 29 марта походила больше на карнавал не только по обилию и красоте цветов, но и по выражению лиц бесчисленной толпы, черной, густой чертой из конца в конец перечеркнувшей Париж от улицы (...) до кладбища Пер-Лашез в ожидании последнего акта этой яркой и длинной, восемнадцатилетней пьесы-сказки.
Я никогда не видел в Париже такой торжественной тишины в течении ряда часов. Я испытал истинное восхищение перед бесчисленной, блистательной по красоте и стройности полицией, столь гармонично слившейся с неисчислимой публикой в порядок благоговейного прощального приветствия бело-лилейной мертвой королеве искусства.
И не Париж только видел это зрелище, и не только Франция, но весь мир, весь шар земной увидел собственными глазами, как бабушка возмужалого поколения ее внуков, населяющих этот Шар, гордо и радостно восходит в лоно лучших сновидений и как она благословляет всех их орденом вечной, незакатной юности.
Повторяю, тема эта неисчерпаема, и потому покорно умолкаю. Но не скрою, что я, пришелец из далекой и глухой страны, мимолетно остановившейся перед этой свежей пирамидою из цветов надгробных, - вдохнул в себя радостный аромат вечно торжествующей жизни.
Апрель, 1923 год.
Париж.