Г.Д.Гребенщиков
Гребенщиков Г.Д. Дары кораблекрушения // Хранилища памятников культуры и истории Зарубежной Руси. - Сан-Франциско: Музей Русской Культуры в Сан-Франциско, 1966. - С. 9-13.
Не могу не вспомните одну старенькую женщину в Провансе. Да, в том самом Провансе, который был воспет в опере "Tpaвиата", но который для меня был первым местом пионерства на чужой земле. Так вот в этом самом Провансе, где море сине, как небеса, а виноград таит в себе чары хмельного веселия и вдохновения для французов, жила была одна странная старушка. Жила она в хижине, совсем вблизи от морского берега. Избушку ее трудно было видеть, так она была низка и спрятана в оливковых деревьях, а самую старушку и совсем трудно было встретит, так как она выходила на береге моря только тогда, когда там никого не было. Мне удалось: ее увидеть неожиданно рано утром после шторма, когда нанесло на берег новые красиво выглаженные волны гравия и я выехал на осле за этими дарами моря, для строившегося мною дома сибиряков-Швецовых. Смотрю, худенькая женщи-на в большой шляпе из камыша тащит с берега какое то, не то бревно, не то часть разбитой мачты. Она так быстро увлекла свою добычу в свои владения, что мне не удалось ни поклонится, ни разглядеть ее лицо. Я видел лишь её худую шею, темную от за-гара, да глубокий след на песке, оставленный ее поноской. Позже, я рискнул было пойти и познакомится с нею, но она спряталась внутри своей хижины и все, что я увидел тогда, так меня поразило, что навсегда запало в мою па-мять. Оказывается, вся ее избушка была слеплена исключительно из даров моря. Каких только древесных уродиков, обглоданных волнами моря, изрытых временем и болтавшихся в водной стихии, быте может, десятки лет, там не было. И прикреплены они были и плашмя и стоя и вкось, но все так аккуратно, что надо было поражаться и терпению и искусству этой затворницы. Вскоре я узнал от местного француза-виноградаря, что в хижине, сколоченной из даров моря, скрывается трогательная романтическая повесть. Лет тридцать тому назад, когда женщина была молода и вероятно, красива, вышла она замуж за моряка и в этом самом месте, вблизи дивного провансальского пляжа, проводили они свой медовый месяц. Сколько лет они были счастливы никто не знаете. Но вот однажды увидели тут молодую женщину одну на этом самом месте. Сидела она у самого берега и кого то ждала. Ждала она часами, а потом и днями и ночами... И так тут осталась ждать до наших дней. Ждала она ушедшего в море своего молодого мужа, а он никогда не вернулся. Но были случаи и теперь, что когда на берегу никого нет, она выходит и сидит и ждете кого то... Так, никогда не переставая ждать, она натаскала в уголок, заросший бурьяном и оливковыми деревьями, разных досок, кусков жести, обломков мачт и вот ждет и ждет и ждете… Вспомнилась мне вся эта история в связи с нашим страшным Всероссийским кораблекрушением, которое по размерам, конечно, несоизмеримо с этой личной драмой всего лишь только двух влюбленных, но по значению эта личная драма могла бы послужить символом по отношению к миллионам отдельных личностей, потерявших самое любимое, которое никогда уже не вернется. Все мы безнадежно ждем, но с той только разницей, что та, потерявшая рассудок француженка ждала своего потерянного друга на своем родном берегу, на своей родине, а у нас и этой родины нет и, разбросанные по всем материкам земного шара мы все таки ждем на что то надеемся. И если есть разница: безумная француженка хоте что либо брала у моря, отнявшего её любовь, хоть что либо фактически она из обломков кораблей строила памятнике своему отчаянию, как очаг для ожидания и потому наде-жда могла в ней жить и опять ждать и опять давать хоте какую либо подачку и на-мек…, а может быте завтра? …а вдруг, как это бывает через много, много лет, - чудо он вернется. Зачем скрывать и лицемерить!? Разбитые бурями, штормами десятилетий, часто при нашем собственном попустительстве и даже при участии ныне разочарованных деятелей этих бурь - корабли наши разбиты вдребезги и только неисправимые мечтатели могут ждать, что корабли где то укрылись в надежных гаванях и могут, как то и когда то выплыть невредимыми составе полных флотов и армад. Нет, корабли, разбитые бурями жестокой революции, этой химеры, о которой, как о желанной буре мечтали, так называемые, "лучшие умы России" (помните: А он, мятежный, ищет бури...") и потопленные ими драгоценные грузы в пучинах моря, никогда не поднимутся на поверхность морского штиля и не придут и не опустят трапы на наши берега, чтобы посадить и увезти нас домой, на родину. И напрасно и бесплодно думать, что отсюда, из за морей и океанов, раздираемые разногласиями мы можем спасти хотя бы воздушные корабли былой Русской славы. Напрасно тратите время на споры и на раздел того, чего не имеем. Все, что мы мог-ли бы сделать, чтобы хоть отчасти утешить свою совесть, это подобрать обломки ко-раблей, выброшенные морем крови и взрывами пожарищ преступнейшей из революций. В этих обломках каждая щепочка, каждая уцелевшая пластинка с именем разбитого корабля, может послужить нам вещественным доказательством содеянного насилия над нашей родиной и нашей верою в правду, которая не должна быте ни разбита, ни утрачена, а среди этих обломков, море нам приносит и сохранившуюся крабицу с чудесными дарами прошлого и бутылочку с таинственной, многозначащей запиской погибшего пловца и чудотворную икону старого. письма, переплывшей неповрежденной через океаны. По этим, именно, остаткам былой и реальной жизни, творившей чудеса терпения, подвига, жертвы и всемирного значения искусств, могли бы, если не мы, то из наших новых поколений, у кого в самой России изъят из памяти даже самый смысл духовно-сти нашей культуры, составят правильное о нашей родине понятие и медленно, но вер-но, по этим фрагментам, восстановят, истину, которая убита дома и погибаете в мусоре извращений и в нарочитом о нёй молчании невежд за рубежами.
Но, спускаясь из облаков мечтаний и выпадая из области, символики, мы все же можем и должны почувствовать под ногами какую то, хоть и не родную почву и поду-мать, что реально могли бы мы сделать для того, чтобы наше пребывание среди чужих народов, рас и климатов, имело смысле какой то миссии. Тогда будет немножко легче и наше труд, каков б он не был. Он приобрел бы оправдание и в наших собственных глазах и в глазах тех наших новых друзей и соседей, которые часто смотрят на нас, как на чужой и даже нежелательный элемент. Я упираю на эту чисто практическую необходимость культурной кооперации с народами, среди которых мы живём для двоякой практической же выгоды для нас самих.
Первая:
замыкаясь в самих себя, воображая, что ассимиляция вредна для наших чисто духовных и наших национальных традиций, мы тем самым погружаемся в узкую сферу одиночества; в одиночеств наш опыт и знания ограничиваются, притупляется интерес даже к тому чем всякая дув живет - к искусству, науке, музыке, литературе. Все это кажется нам чуждым потому, что мы не посещаем музеи, не знаем, какое бо-гатство накоплено в библиотеках, какие есть замечательные люди среди этих самых "иностранцев", приютивших нас в своей стране и давших кусок хлеба и убежище. Не-знание нами языка не только отталкиваете нас от этой "чужой" культуры, но и увели-чиваете нашу критику: у них все не так, как у нас, они ничего не знают, ничего не умеют по нашему делать. Они даже не умеют чувствовать по Достоевскому или лю-бить по Тургеневу… Короче говоря, наше собственное отталкивание от окружающих нас людей, мы обращаемся в стену и через эту стену не можем получить ни сочувст-вия, ни понимания от тех, кого, напротив, мы могли бы расположите к себе и даже, до некоторой степени, обогатить их знание по отношению к России, русскому народу, русской культуре, вере, искусству и всему тому, что делает нас самих счастливее и ос-вещает будни напей жизни даже на чужбине. Если мы любим свою старую Родину и желаем, чтобы её великая духовная культура продолжала жить, для нас самих должно быте радостной миссией показывать её где только можно: в картинах, в книгах, в мо-нографиях, во всех тех видах, которые доступны всякому и для которых да же не тре-буется быте профессором и знать в совершенстве местные языки. А это нечто самое дорогое каждому любящему свою родину, есть в каком то виде у каждого культурного эмигранта и этим мы можем нести фактическую проповедь о всемирности нашей куль-туры, о её вселенской идее добра, любви, свободы, братства и глубокой жертвенности. Так в малой миссии и каждого может вырасти значение миссии русской эмиграции во всём мире. А эта миссия как раз нужна теперь народам, которых Господь еще не удостоил такими испытаниями, какие Он послал в избытке русскому народу и тем са-мым испытывает величие его души.
Таков мой первый параграф фактического действия по отношению к тем остаткам и обломкам нашего великого кораблекрушения которые должны собираться, демонстри-роваться, служить нам связью с иными культурами и поднять наш дух тем, что мы де-лаем нечто самое необходимое для самих себя и вместе с тем для блага общего. Конечно, все это не ново и потому, быте можете кажется банальным. Да, это ба-нально, когда это только слова. Но в действии эта идея должна быте увлекательной!
А теперь вторая - самая срочная и ответственная предпосылка.
От первой волной русской эмиграции в двадцатых годах этого столетия выброшены из России тысячи самых важных свидетелей революции, может быт односторонних, но наиболее куль-турных. И еще более и еще более культурных деятелей, принимавших активное уча-стие в культурной работе самого плодотворного конца девятнадцатого столетия оказалось за рубежом. В вынужденном" бездействии и в беспросветной нищете многие из них лишены были всякой возможности применить их интеллект и знания на пользу родной культуры, но сколько они дали плодов этой культуры другим народам, как дань родной земли, а последние тридцать лет многие из них уже ушли из этого мира и, если что либо ценное от них осталось, то и это погибло или пребывает в неизвестности. Но те, кто еще как то бодрствует будут последними из могикан и больше этого культурно-го слоя эмиграции не будете у русской эмиграции и никогда не повторится. Как важно, чтобы кто то и как то ободрил их силы, вдохновил бы их на то, чтобы их слово и дело нашло достойную оценку и было сохранено для будущего беспристрастного суда ис-тории. Вот почему так ценно, что немногие из этих самых первых эмигрантов, в тяжких условиях, буквально подвигом и самопожертвованием создали начало русского архива и музея в Сан-Франциско, который переименован в Музей Русской Культуры и делают великое дело фактического служения Русской Правде.
Теперь на очереди - вторая волна эмиграции, более молодая и она должна быте бо-лее активна, чтобы суметь оснастить и повести тот небольшой корабль, который в действительности существует и нагружается драгоценным грузом прошлого. Работа трудная, но и почетная и ее удачное начало обязываете всех нас напрячь все силы, опыт, знания и вдохновение послужить ему, потому что этот Музей является не только достоянием для грядущего восстановления истины о поруганной в прошлом Poccии, но и золотым щитом против "просвещенных" попутчиков невежества и специалистов по извращению правды об истинной России.