C.C.Царегородцева
Среди писателей, родившихся под небом Восточного Казахстана, наиболее значительными по литературному дарованию являются Георгий Гребенщиков и Павел Васильев. Творчество обоих современники встретили с восторгом, Гребенщикова называли сибирским Горьким, Васильева сравнивали с Маяковским и Есениным. А в 30-е годы по идеологическим соображениям оба писателя были забыты на несколько десятилетий.
В 1937 году “сын кулака” и “певец кондового казачества”, Павел Васильев был репрессирован и расстрелян. Георгия Гребенщикова спасло только то, что он оказался в эмиграции. Репрессировали нескольких членов его семьи и друзей за переписку с белоэмигрантом.
Архив П. Васильева уничтожили после ареста, архив Г.Гребенщикова оказался в США. Несколько лет тому назад часть его вернулась на родину и находится в Музее истории литературы, искусства и культуры Алтая (г. Барнаул).
Многое из литературного наследия обоих писателей до сих пор не издано. Но сейчас, когда стали доступны некоторые их книги, уже можно отметить ряд сходных мотивов в творческих исканиях Георгия Гребенщикова и Павла Васильева. В данной работе будут рассмотрены евразийские мотивы в поэзии и прозе ГД Гребенщикова и П. Васильева.
Само понятие “евразийство” возникло в среде русских эмигрантов. В 1921 году четверо молодых эмигрантов из России выпустили сборник “Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждения евразийцев. Книга первая”.Петр Савицкий, Петр Сувчинский, Николай Трубецкой, Георгий Флоровский первыми назвали себя не европейцами, а евразийцами. Позже к ним присоединились Л.П. Карсавин, Н.Н. Алексеев, В.Н. Иванов, Г.В. Вернадский, П.М. Бицилли.
Своих непосредственных предшественников евразийцы видели в лице славянофилов и областников, определивших особую историческую роль отдельных территорий Российской империи, а подтверждение своих идей в творчестве Ф.М.Достоевского и Н. Данилевского, А. Кунанбаева и Ч. Валиханова. Эти вопросы часто освещались на страницах периодической печати.“Сибирский вестник”, выходящий в Петербурге в начале 19 века, всегда освещал не только вопросы Сибири, много внимания его издателем Г. Спасским отводилось истории и экономике, культуре и быту кочевых народов. В 1825 году, когда евразийская проблематика стала преобладающей, сборник был переименован и стал выходить как “Азиатский вестник”.
Много внимания евразийству уделялось и Русским географическим обществом. Так в Записках Оренбургского отдела Императорского Русского отдела географического общества за 1870 год были помещен очерки И. Алтынсарина об обычаях казахов, связанных с обрядами сватовства, женитьбы, похорон и поминаний.
Идея евразийства, связанная поисками многих поколений интеллигентов, позволяет выделить два встречных потока: от России к Казахстану и от Казахстана к России. Аналитическое мышление Запада и целостное восприятие мира Востока нашли золотую середину, которой стало евразийство.
Для Г.Д. Гребенщикова и П. Васильева евразийство было не теорией, а самой сутью их жизни, определяющей их корни. Гребенщиков, считая себя потомком хана-кочевника по имени Тарлыкан или Тарухан, писал в своей биографии:“…как оказывается, мой прадед был калмык, захваченный русскими охотниками в верховьях реки Бии вместе с целым табуном лошадей и в качестве пленника доставленный в Сузунский завод Кузнецкого уезда. Ему было тогда не более десяти лет, его взял какой-то добродетельный рудокоп, крестил, выучил языку, записал в сословие рудокопов, усыновил, а потом и женил на русской девушке. Фамилию нашу мой прадед получил, видимо, от своего приемного отца, а тот, по предположению деда, был сыном гребенщика, мастера гребней, пришедшего в Сибирь со староверами. Отсюда и моя длинная, царапающая фамилия.”[1] с.7
Поэтому Г.Д. Гребенщиков уже в эмиграции, сотрудничая с Н.К. Рерихом, выберет себе изотерическое имя Тарухан.
Свои “азийские” корни всегда подчеркивала А.Ахматова, которая тоже взяла соответствующий псевдоним и прославила в стихах Серебряного века бабушку – татарку. В сороковые годы, находясь в Ташкенте, А. Ахматова напишет:
Кто мне посмеет сказать, что здесь
Я на чужбине…
Он прочен мой азийский дом.[2], с 216-217.
Павел Васильев рассказывал Петру Северову, что его отец – родовитый киргизский князь, а мать – украденная им русская монашка.(3), с. 93 Разумеется, это было юношеское хвастовство, ничем не прикрытый розыгрыш. Однако, и Павел Васильев брал себе “восточные” псевдонимы, подписываясь: Павел Китаев или Николай Ханов. Более того, он оказался автором литературной мистификации. В 1932 году им были опубликованы три стихотворения под именем Мухана Башметова. Себя П.Васильев выдал за переводчика этих произведений.
В стихотворении “Азиат” он подчеркивает свою принадлежность и родственность Степи:
Хоть волос русый у меня,
Но мы с тобой во многом схожи:
Во весь опор пустив коня,
Схватить земли смогу я тоже.
Я рос среди твоих степей,
И я , как ты, такой же гибкий.
Юноши невольно любуются красивой горожанкой “ни за какой большой калым” недоступной для обоих.
Степная девушка простая
В родном ауле встретит нас.
И в час, когда падут туманы
Ширококрылой стаей вниз,
Мы будем пить густой и пьяный
В мешках бушующий кумыс.
[4] с 131.
Таким же родным будет для Г.Д. Гребенщикова Тютюбай, герой “Егоркиной жизни”, имевший реального прототипа в детские годы писателя на родине. С нескрываемой радостью встретит на военных дорогах герой рассказа Г. Д. Гребенщикова “Каракаралинский мещанин” Эмекей русского земляка, заговорившего с ним на родном языке :
“Боже мой!.. Что тут сделалось с каркаралинским мещанином! Прежде всего, он недоуменно оглянулся на товарищей, потом шагнул ко мне и, сняв солдатскую фуражку, погладил по голове всей пятерней, как будто вытирал с нее внезапный пот... А потом, ни с того, ни с сего, забыв всякую дисциплину, сел по-восточному на корточки и, не переставая улыбаться, залепетал:
- Ои, бой, тюря!.. Быздыку аттын журсын!.. Аягын-де журеды джек!.. Мылтык бар-эмесь!.. Соносон байна!.. (Ох, начальник!.. Мы всегда верхом привыкли ездить!.. Пешком не хаживали!.. Ружей не имели!.. Потом война!)”[5]
Благодаря этой встрече, Эмекей (знавшим по–русски только одну фразу: “каракаралинский мещанин”) был понят, его сделали конюхом, он получил работу, о которой можно было мечтать человеку, вскормленному Степью. Он часто пел просто и трогательно:
Меня жеребец быстро мчал
К девушке, без дороги...[6]
Красивые легенды, притчи, сказки, услышанные на родине, лягут в основу многих произведений Г.Д.Гребенщикова и П. Васильева. Г.Д.Гребенщиков выступит как переводчик поэмы ссыльного поляка, талантливого поэта Г. Зелинского “Киргиз”, она выйдет в Томске (1910 ) с многочисленными иллюстрациями В. Белослюдова. Затем поэма, выдержав более 22 изданий на польском, будет переведена на немецкий и французский, а в 1964 году и на
казахский язык. Перевод сделает А. Ахметов с издания 1910 года Г.Д.Гребенщикова. В этом же году в Казахстане выйдет "Степь" Г. Зелинского, переведенная ЮИ Черницко-Ановой и Т. Жароковым с польского издания 1956 года.
Героем целого ряда произведений, ориентированных на фольклор, станет Алтай в образе отца. В сказке “Хан- Алтай” Г.Д.Гребенщикова напишет:
“Домра запела, запел и певец. Реки и горы запели. Небо запело. С улыбкою счастья пастушья подруга смотрела и слушала домру.
С тех пор родилась песня, и все стали петь об Алтае. С тех пор на всем свете лишь трое бессмертных: Домра, Певец и Алтай.”[7]
Г.Д.Гребенщикова дает сказочно-поэтичное описание Алтая:
“Слово Алтай - синее слово в белом сиянии, окруженное радугой.
Как на серой земле блестит и виднеется белый камень - Ала-Тас, - так на синих горах блестят крылья вечных снегов.
Высоко ушла в небо в жемчужной короне глава твоя, Алтай, великая Белуха - царица земли!
Музыкой ласкает слово Алтай. Песней звучит для каждого странника. Родиной - каждой светлой душе. Маяком - для всякого искателя подвига. Храмом для всякого молящегося. Звуком мощного колокола зов его:
- Алтай! Алтай! Алтай!
Много на горах Алтая сверкает снегов. Много между гор Алтая рек бежит, много у Алтая недремлющих глаз - голубых озер.
Какой на Алтае белее снег - только ослепленные снегом Алтая скажут.
Какая красивее и мощнее река - только видевшие реку Катунь скажут.”[8]
Г.Д.Гребенщиков был не одинок в своем восторге перед величием и красотой Алтая. В дневнике А.Белослюдова есть запись легенды или набросок произведения, очень напоминающая “Хан- Алтай” : “От отца Алтая , матери Белухи много Вас родилось говордивых, шумных рек… С белой короной на голове стоит величава Мать-Белуха Ей не страшны солнца пронзающие лучи. Их в алмазном блеске она отражает…”[]. Начинающие писатели, неутомимые исследователи родного края в это время много общались и делились своими находками и творческими планами. Возможно, именно так к Г.Вяткину пришел замысел стихотворения “Из алтайских мелодий”, героем которого тоже, как и у Г.Д.Гребенщикова в “Хане- Алтае”, будет ойрот, прославляющий Алтай:
О, Алтай, Шестигранный, широкий,
Разноцветный Алтай мой.
Как невинную деву невесту встречает жених
Так я встретил Тебя.
Пусть, как яркое золото,
Пусть, как блеск серебра,
Твой народ будет славен,
И светел, и чист.[10]
Человек должен , казалось бы, гармонично вписываться в этот мир. Но во многих произведениях Г.Д.Гребенщикова звучит тревога. В трагическом рассказе “Кызыл-тас” рассказывается о том, как подружились слепой Чеке и безнадежно больная русская девушка, которую прозвали Ког-кыз из-за голубого платья, в котором она всегда гуляла. Девушка и слепой аксакал достигли главного- понимания, но это не спасло Ког-кыз… В рассказе “В тиши степей” Г.Д.Гребенщикова финал не только печален, но и утверждает, что, распахивая степи, уничтожается веками сложившиеся устои, что приведет к гибели этого мира. И в финале мы явственно слышим молитву Коппая, отпевающего “умирающее царство степных просторов”.
Павел Васильев ощущает перемены в Степи по-иному. Он верит, что
“Вдруг зашумят , уставши от покоя,
В бетон наряженные города…”[11],с 14
Однако и ему хорошо знакома боль Степи - голод, который приносит джут.
“По свежим снегам – в тысячи голов-
На восток табуны идут.
Но вам, погонщики верблюдов,
Холодно станет от этих слов-
В пустыне властвует джут. ”[12], с .49
Далека от безмятежной сказки и действительность Степи, описанная Г.Д.Гребенщиковым в повести “Ханство Батырбека”. Кульминацией этого произведения тоже становится описание джута: “К утру ударил мороз, и вся обледеневшая степь стала как в сталь закованной. Блестела, звенела и синела, как необъятное застывшее море”.[13]с.274 На первый взгляд перед нами красивый пейзаж, один из многих у Г.Д.Гребенщикова, но в данном случае эта красота пугающая:
“ Смертельно застонала степь...
Джут мертвыми ледяными объятиями охватил ее из края в край.
В одни сутки погибли сотни тысяч киргизского скота, захваченного в степи на пастбище, закоченели десятки пастухов, пристывших к гололедице.
Целые табуны лошадей и жеребят тесными группами рассеянными одиночками окоченели, стоя в глубоком снегу, и, обледенелые и опушенные снегом, представляли выставку уродливых изваяний, страшных в своем мертвом безмолвии и неподвижности...
Местами рядом с лошадьми, прильнув к ним и застывши вместе с ними, стояли, сидели и лежали человеческие статуи, как в броню закованные в ледяную кору и подернутые узором из снежных кружев. И по всей степи днями и ночами шел дикий волчий пир... Когда через неделю после дождя едва двигающийся, больной и обмороженный Сарсеке вместе с Исхаком и старым Карабаем поехали разыскивать погибших пастухов, они наткнулись на мертвый табун и не решились приблизиться к нему...
Всегда смелый и страстный зверолов Сарсеке пришел в ужас от обилия и наглого бесстрашия волков, остервенело или устало грызших трупы... Сарсеке окаменел от изумления и отчаяния, когда, поодаль от застывшего табуна, увидел еще более жуткое зрелище.
Там, пригнувшись к гриве, на мертвой, опустившей зад и увязшей в заледенелом снегу лошади сидел маленький Каунышка. Он весь блестел на солнце, будто вместе с лошадью был выкован из серебра...
А впереди его, широко шагнувший, с распростертыми руками и запрокинутой назад черной головой, в окостенелом капе стоял Байгобыл. Похоже было на то, будто он страшно быстро бежал и отчаянно кричал в небо аллаху, но, не дождавшись ответа, так и застыл, утопая в снегу...”[14]с.274
Уже первые исследования творчества Г.Д.Гребенщикова проблематику “Ханства Батырбека” не сводили только к социальной. По мнению ЛП Якимовой “ не столько классовые столкновения …или имущественные конфликты сами по себе волновали его, сколько нравственная оценка поведения человека, то, как соотносит он свои поступки с Совестью, Истиной, Душой. В этом смысле Г.Д.Гребенщиков ближе к литературной школе Достоевского, чем Горького”(15),с 58.
Крайнее выражение противоречий Евразии – военные столкновения, расправы становятся предметом художественных исследований Г.Д.Гребенщикова и П. Васильева в начале 30-х годов. В 1932-1933 П. Васильев пишет поэму о казачестве “Соляной бунт”, "замешанную на крови соленой". В ней он решает вынести приговор зажиточному сытому казачеству, безжалостно расправившемуся с нищим и бесправным аулом. Поэма уже не строится на казачьих песнях, подобно “Гибели казачьего войска”, поэт говорит неприкрытую правду о Степи, залитой человеческой кровью. Но финал поэмы звучит оптимистично:
Вместе с нами,
Становитесь, под солнце,
Под наше знамя![16], с 329
Выход П. Васильев видит в Революции и воспевает ее:
Боевое слово,
Прекрасное слово,
Лучшее слово
Узнали мы:
РЕВОЛЮЦИЯ![17], с 329
Г.Д.Гребенщиков в 1933 году, работая в Соединенных Штатах Америки, заканчивает работу над пятым томом эпопеи “Чураевы” и издает его под заголовком “Сто племен с единым”. Эта книга посвящена Первой Мировой войне, когда народы объединились “вдохновенной ненавистью”. Разгораясь, эта ненависть докатилась до самых окраин Российской империи, призывая все народы встать под свои знамена. И все племена примкнули к единому, Российскому. Однако, когда весть о войне докатилась до Степи, киргизы, не привыкшие никому покоряться решили вместе со скотом укочевать в Монголию. Стихотворение в прозе пишет об этом народе Г. Гребенщиков:
“О, киргиз, киргиз! Замкнутого небом степи тебя не знает мир. Всадник от рождения, богатырь-певец от колыбели, в погонях и набегах храбрец, непокорный пленник и учтивый гость, щедрый хозяин, гостеприимный даже для врага, не прощающий ничьих неправых оскорблений кровавый мститель, - ты, киргиз, не вероломен в рыцарской любви. И хоть от времен творения женщина для тебя - рабыня - она же для тебя и божество, священная причина радости земного бытия и символ достижений бытия загробного. Лишь своей верностью к возлюбленным киргизские богатыри стяжали и непобедимость и бессмертие”.[18] ,с151.
За уходящими кочевниками отправили сотню казаков, которая настигает их и чинит жестокую расправу. Г. Гребенщиков, как и П. Васильев, не на стороне казачества.
Но пути и подходы разрешения этого противостояние у них различны, так как они живут в странах с различной идеологией. И если П. Васильев безоговорочно принял атеизм и Революцию, то эволюция взглядов Г.Д. Гребешикова в 30 годы не разрушает в нем православной веры и приводит, как и многих мыслителей Русского Зарубежья, к космизму. Противостоять ненависти, охватившей полмира, может только любовь.
“О, если бы людей когда-нибудь могла с такой же силою и быстротой объединить и подвигать на действие взаимная любовь! Вся планета могла бы в один год преобразиться и стать действительно цветущим раем, царством красоты и счастья. Но да будет... Ибо повторяется все тот же круг предначертаний древности”.[19] ,с.68.
По мнению О. Сулейменова, только одна война допустима – война поэзии с лжеисторией
И П.Васильев, и Г.Д. Гребенщиков, каждый по-своему, были не сломлены в этой борьбе, несмотря на то, что один погиб, а второй был всю жизнь обречен на изгнание.
Литература