Г. Д. Гребенщиков
небольшом городе, на маскараде в пользу детского приюта, к исключительному удивлению местной знати появилась замечательная маска: стройная, высокая и удивительно изящная особа в розовом, времен Эллады, полупрозрачном хитоне с разрезом у колен. Через плечо у нее висел розовый газ, небрежным узлом повязанный у крутого бедра, а гибкую талию обнимал узенький из золотистого шелка гипюр, сплетенный цепью.
На ногах, обтянутых в трико телесного цвета, - легкие сандалии, а вокруг обнаженных матовых рук, выше локтей, обвивались змеи. Темные с отливом волосы небрежным тугим узлом свисали к белой, нежной, обнаженной шее. В одной руке она держала высокий глиняный сосуд с непонятными египетскими письменами, а в другой - белого живого голубя.
Когда маска появилась у входа в зал, ее задержал околоточный. Он не видел ничего противозаконного в ее костюме, но все же задержал, потому что маска была слишком непонятна для него.
- Позвольте!.. Вы может изображаете политику? - сказал он, останавливая ее.
Маска не ответила, загадочно смотря в его растерянные глаза своим темным, вызывающе-холодным взглядом, скрываемым кисеею.
- Послушайте, я не могу вас пропустить... - сказал он и повернулся к двум городовым. - Не пущайте! Я исправника спрошу. Кажется он здесь.
Околоточный ушел в зал, а в переднюю повалила публика. Городовые оттеснили маску в угол, а публику увещевали:
- Господа, не напирайте!..
Щелкая шпорами пришел исправник, старый, бравый, с бакенбардами, крепкой шеей. Он зорко оглядел маску, повернул ее перед собою, как новобранца, и коротко сказал:
- Ну, что ж... Пускай идет!
Публика отхлынула и маска в розовом хитоне медленно и плавно пошла по переполненному залу... Все маски и не маски, старые и молодые, заволновались, столпились возле нее, с жадным любопытством спрашивая друг у друга:
- Кто это такая?
- Египтянка, я думаю...
- Но что она изображает?..
Маска, между тем, шла царственной походкою к эстраде... Поднялась на нее, повернулась к затихшей, полной любопытства ожидающей публике и свежим юным голосом отчеканила:
- Я - грех!..
По публике пробежала волна сдержанного изумления. Все столпились у эстрады, переглядывались между собой, рассматривали маску и прежде всего пытались разузнать: кто она такая, чья, откуда...
Из толпы выделился местный сердцеед, молодой юрист Яронин, в нарядном смокинге, с лениво-пресыщенным взглядом черных маслянистых глаз и с черными короткими усиками.
Он подошел к маске спокойной и уверенной походкой, наклонился над ее лицом и, заглядывая сквозь кисею, непринужденно и певуче, как говорят с детьми, заговорил:
- А зачем мы держим пташку?..
Он погладил голубя и, как бы невзначай, пожал выхоленной рукой обнаженный локоть маски.
Она не отвела его руку и тем же свежим, но слегка задрожавшим голосом, сказала в публику:
- Я грех!.. Я вечно между двух начал - добром и злом. В одной моей руке - сосуд с неиссякаемой отравой наслаждения, в другой - источник чистоты и света, который вечно терзает мою душу жаждой покаяния и невозможностью исчерпать зло...
Яронин искусственно захохотал каким-то деревянным смехом и на верхних нотах голоса сказал:
- Скажите, как мы остроумны!.. Ну, ну: мы слушаем!
Из толпы, с широкой, лакомой улыбкою лягушачьих глаз, выдвинулся толстый, с бритыми отвисшими щеками директор женской гимназии Проперус и, держась ручками за собственные пуговицы на мундире, колыхнул животом и затряс плечами, не то кашляя, не то смеясь.
- Хо, хо, хо!.. А повторите, барынька!.. А повторите. Хо-хо-хо!..
- Я - грех! - уже звенела маска, откидывая голову и учащенно дыша, отчего ее высокая грудь отчетливо выступала под тонкой розовой тканью. - Я царствую над миром, я повелеваю королям, я разрушаю добродетели и целомудрие и становлюсь поперек Самому Богу!.. - голос ее звучал сильнее и в нем уже слышались нотки иронической насмешки, - И даже те из представителей закона и науки, эти монументы человеческой культуры, которые находятся здесь - и они подвластны мне...
Маска говорила, уже борясь со смехом, и юрист Яронин, пытаясь узнать ее, прищелкнул пальцами и сладким тенорком пропел:
- Однако, черт возьми!.. Не дурно!..
- Ох-хо-хо!.. - качал мясистым телом Проперус и тоже заглянул под покрывало маски. - А повторите, хо-хо-хо! А не дурна собой, а?.. Хо, хо-хо!
- Я - грех, плоды которого живые, тайно и случайно прижитые дети, выбрасываются на улицу, а добродетельные люди, совсем безгрешные и просвещенные, своей заботой и трудами собирают их в то самое учреждение, для которого и вы пришли сюда, добрые и отзывчивые люди...
- О-хо-хо-хо! - поморщился директор. - Что?.. Хо,хо! Это надо записать!.. Что? Забавно!.. Хо-хо-хо!..
- А какая прелесть!.. - пел Яронин и взял маску под руку.
И маска вместе с ним приблизилась к директору и совсем игриво звонким, полукокетливым голосом чеканила:
- Я - грех, который никогда не мучает безупречных и доблестных мужей гуманности и просвещения, в неусыпном попечении за нравственностью молодежи, стремящихся отнять у них дурные помыслы и вольнодумство, но я тот самый грех, который мучает, позорит и изгоняет юных и неопытных, но поскользнувшихся питомцев ваших за ограду обывательских благополучий...
- Публика загудела, вонзила сотни глаз в директора, который ежился, стараясь хохотать, качал жирным животом и искал подходящих слов, чтобы отпарировать брошенную ему насмешку... Но только и промямлил:
- Невежливо!.. Хо-хо!.. Невежливо!.. О-хо-хо!
Юрист Яронин, как будто узнав в маске что-то для себя жестокое, вдруг побледнел, попятился и хотел отнять у нее свою руку, но маска крепко придерживала ее локтем и зазвеневшим голосом, в котором слышались и смех, и слезы, продолжала:
- Я - грех, который неприятен вот такой блестящей и беспечной молодежи, никогда не виноватый за свои поступки.
И маска вдруг выпустила голубя, который стал беспомощно кружиться по зале, крепче ухватилась свободной рукой за Яронина и, потеряв самообладание, закричала:
- Довольно, господа, комедии!.. Я больше не могу... Вот этот господин, - она крепко потрясла рукою Яронина, - мог бы своим красноречием вам доказать мои вины и преступления... Но все-таки я набралась сама безумной храбрости, чтобы прийти к вам и сказать, что и сама я - грешница великая!..
В зале воцарилась мертвая тишина. Только слышно было, как шагал из карточной, звеня шпорами, исправник, которому сказали о безумствующей маске.
Но и он, растолкав толпу, жадно слушал ее вдруг упавший покаянный голос.
- Я, господа, очень виновата, что нарушила ваше веселье!.. Но вы ведь веселитесь с благотворительной целью, из жалости к малюткам, у которых нет родителей...
- Пустите!.. Дайте руку!.. - зашипел Яронин.
- Чего же вы боитесь?.. - тихим, но зловещим голосом спросила маска Яронина. - Такой вы сильный, всегда довольный и побеждающий, независимый мужчина и законник - неужели вы боитесь, что я открою маску и в лицо вам брошу несколько слов?.. Нет, я щажу вас!.. - она выпустила его руку. - Идите, вы свободны!.. Все ваши вины передо мною я принимаю на себя. Потому, что ведь это я - великая грешница, а не вы!..
- Да это ж - сумасшедшая!.. - боязливо прошептал Яронин, пятясь в публику.
- Конечно, сумасшедшая!.. - с горечью сказала маска. - Не сумасшедшая не стала бы себя позорить перед вами!..
- Ох-хо-хо!.. - задыхался и потел директор, обращаясь к исправнику. - Надо заставить ее снять маску... Хо-хо!.. А?
Исправник подошел вплотную к маске, аппетитно оглядел ее и коротко спросил:
- В чем дело?..
Дама в розовом горящими глазами посмотрела на него и твердо, вызывающе произнесла:
- А дело в том, что я интриговала.. Больше ничего!..
- Я заставлю вас снять маску! - пригрозил исправник.
- Я не сопротивляюсь! Только кое на кого я укажу, как на свидетелей... Например, на господина директора гимназии и на господина Яронина.
- Вы вносите какой-то беспорядок!..
- Прикажите последовать в участок. Я к услугам вашим!..
- Да она выпивши... Хо, хо!.. - махнул рукой директор... - оставьте ее, хо, хо! А?
Исправник сморщил брови и повелительно сказал:
- Прошу вас, сударыня, оставьте зал собрания!..
- Прекрасно!.. Я все сказала, что хотела, но повторяю, я могу и маску снять и отправиться в участок, тогда придется вам со мной отправить и других!..
- Довольно!.. Прошу вас удалиться!..
Исправник сделал приглашающий жест рукой и пошел впереди маски к выходу. Толпа дала дорогу и дама в розовом все той же гордой поступью пошла в переднюю.
В ее движениях было что-то покоряющее и красивое, как будто перед судом толпы она освободилась от позора, который мучил и привел ее сюда. Она несла сосуд обеими руками, прижимая его к груди. Толпа же шла за нею следом и, отыскивая глазами куда-то скрывшегося Яронина, невольно заворачивала голову кверху, где под потолком летал и бился белый голубь, беспомощно цепляясь за гладкие накрашенные стены.
И до глубокой полночи толпа на маскараде гудела и искала догадок о странном появлении дамы в розовом...
... Спустя месяц по городу пошла молва о том, что на окраине , в старом доме у какой-то отставной чиновницы, покончила с собой полупомешанная дочь, изгнанная год тому назад из VIII класса гимназии за несчастную любовь. Говорили, что на руках чиновницы остался полугодовалый ребенок... И многие предполагали, что дама в розовом была она.
