ак-то, братики!Так-то, вот, друзья любезные и недруги болезные...
ак-то, братики!
Так-то, вот, друзья любезные и недруги болезные...
Что случилось, то - случилось: горе горем не поправишь.
А с кручиной да со злобой жить нам дальше - нет ни для кого, ни розмысла, ни толку.
А еще и так скажем по совести:
Всем известно - сказка скоро сказывается да разбитая посудина не складывается.
Была ли былина про Микулу правда - быль иль небывальщина - не в том теперь беда-забота, чтобы время тратить на пустые растабары: кто, да почему, да как пустил по Руси смуту-лихолетие, да кому, сколько следует отмерить кары за грехи... Думать надо - все повинны, все в ответе - все и все получат, рано или поздно: и награду и возмездие.
А забота наша первая в том состоит теперь, чтоб знаки огненных скорбей и внимания времени и, елико можно, роздых-мир завоевать и к построению жизни новой, к построению храма мира и любви бессмертной приступить...
Ох, знаем, знаем и о преткновениях!..
Трудно сказку в жизнь ввести, хоть сказка и живет всегда вокруг людей и около. А сверх того:
Бывают сказки, бывают и присказки.
Сказки баюкают, присказки дрему прогоняют. Другому добряку скажи нелепицу с красненьким присловицем - он рад радехонек, а чуда чудесного не слыхал! А другому целую бадью меду на голову вылей - он все будет тошновать от горечи. А всего труднее угодить вот этим умникам да разумникам, которые проездом по Руси всю жизнь прожили и от великого безделья все, как есть, науки сквозь произошли! Весь Божий мир для них - простой орешек на зубок: щелк!.. И нет орешка. Все на свете сами знают и знать другим не позволяют...
И что бы таким умникам простой правдивый человек ни рассказал - все на свой лад перетолкуют. Сказатель сказывает про одно, а они вам пересказывают про другое. А потом найдут вдруг всем причинам главную причину: титло, дескать, надо таким-то словом не по правилам поставлен. Вот и нету вам ни сказки, ни побаски, ни тепла, ни радости - все промежду прочим слопали...
И то сказать, ежели такие молодцы наскочат на костистого и многожильного Микулу - то подавятся, а все-таки какой-либо прохожий пакостник возьмет и накидает в богатырские глаза придорожной пыли-пороху. Ну, что ты ему сделаешь? А, ведь, щепоткой ядовитой пыли можно ослепить любого великана.
Берегитесь, люди молодые пригожие, уродов: они могут и вам плеснуть в лицо горючей кислоты-отравы. Зависть безобразных к красоте чудесной - всегда по земле ползает змеею подколодной. Но не наступайте на змею ошибкой и не причиняйте ей ни мщения, ни страдания превосходящей силой вашею.
Виновата ли змея, змеей рожденная?.. И ежели бы не было уродства на земле - как бы красоту чудесную мы распознали?.. Но покройте их любовью жалостной, ибо лишены они великой радости - надземное познать...
Но чуется, но непреложно: Божий суд над кривдами земными не окончился. А будет он, суд Божий воистину: и правый суд, и милостивый суд!
Вот только скоро ли? - О сроках, ни о дне и часе, человеку смертному судить не дано. Не дадено ему судить и о путях судеб грядущих и о явлениях надземно-сущих.
Но ведомо и непреложно токмо:
Будут зори полыхать по утру и по вечеру!
И будет солнце подниматься на Востоке!
Совершая свой путь по одной и той же радужной дороге, будет оно опускаться к Западу!..
Не мудрствуя и не помышляя о покое-отдыхе, не бунтуя против звезд и солнц попутных, но в светлом хороводе купно светя, само Солнце-Солнышко покорно исполняет Чьи-то, все одни и те же повеления: ходить из века в век одной дорогой и, полыхая пламенем, греть и радовать всех праведных и всех грешных!
Тварям ли земным и людям ли разумным не пример-закон это извечное служение-труд неустанно радующего всех Солнышка?!.
И будут течь по земле, покорные путям своим, великие и малые, тихие и быстрые, мутные и чистые реки-омовения.
Оросят они луга и берега бесплодные, влажными росистыми туманами повеют на пожухлые дубравы, смоют на большие сроки нечисть-грязь и память о злодействах человеческих...
Пройдут года, совсем немного в обиходе солнечном, и все ныне живущие не будут быть... Не будут быть и иные, новые, неведомые нам, но наша плоть и наше продолжение, мы же сами - новыми побегами.
И вот во имя этих будущих детей и внуков, правнуков и пра-пра-пра-людей всесильная и всемогущая десница Время-Вседержителя всегда, ныне и присно будет посылать на землю мир и роздых от лихих времен, радость и любовь, всегда творящую!..
Но также всем должно быть ведомо и непреложно, что за надруганью над любовью человеческой, за противление солнечным путям благословленным, за насилие над лучшим из сокровищ человеческого бытия, над чистотою веры в красоту духовную, всегда, ныне и присно будут падать с неба или травами отравленными вырастать из почвы или ядовитыми туманами вздыматься над болотами - лютые напасти - наказания!..
И бессмертные, неисчислимые Микулы будут вырастать в лачугах мирных и убогих. Будут они проходить искус тяжелых горестей и лиходейства, чтобы научиться всех карать без разума и без пощады.
Виноватых - за неправду злую, правых - за бахвальство правдой, за захват ее неправый.
Но вольны спросить все любопытные или не видящие смысла в сказанных речениях:
"А что же сталось с остальными, с уцелевшими от той кровавой бани-огневицы, где атаман Лихой Микула купель пламенную принял?"
"Что сталось с детьми сиротами безвинными и малыми, их же кротостью всегда искуплены все прегрешения мира?"
На это-то и будет вам рассказано про древнее одно явление, сказкою священно-мудрой сбереженное для радостного завершения сказаний наших.
А было это вот как... А может быть и снова будет, снова повториться, как повторяются восходы и заходы солнышка.
Пришел в леса сибирские, в потайной дремучий угол, старичок один.
Где-то за Уралом на Руси пастухом ходил он, но разразилась смута, глады и пожары - умерла у пастуха старуха, остался он один и для спасения души ушел в пустыню. Келейку убогую построил и стал молиться, Божью волю славить.
А неподалеку от его скита-уединения на горах, так, что видно из дверей избушечки, в монастыре храм великий строится. И уже был возвышен купол и великая вздымалась колокольня, но не был поднят главный колокол. И, по сказам, не шел, не поднимался колокол, не желал идти на колокольню: не то какой-то был изъян в строительстве, не то незамолимый тяжкий грех лежал на строителях?
И шла молва в народе, ропот:
Сколько-де покалечили людей-рабочих, сколько учинили склоки мастерам, красильщикам и штукатурам...
Остановили дело...
Запечалились строители и настоятели. Призадумались богомольцы и пришедшие дальние паломники. И было кем-то сказано, что надо колокол наказать, плетьми и розгами побить - тогда пойдет. Собрались, молебен отслужили, побили колокол при всем народе.
Но не пошел колокол на новый храм. И стоял храм безгласным: малые колокола не смели прежде набольшаго брата Бога славословить.
И вот прослышали строители о старичке-отшельнике, и пришли к нему, поклонились:
- сделай милость, старец праведный, помолись Богу о помощи нам храм достроить, колокол тяжелый вознести и купол золотым крестом венчать во славу Господа!
Выслушал их старичок, подумал и сказал:
- Сам я, братцы, старички почтенные, грехами вельми отягчен. Не услышит Господь молитвы моей. И не праведный я старец, а пастух простой, горюю вот о сладкой жизни: пчелок развожу, медком себя частенько балую.
Приуныли старички-строители. Но ухмыльнулся им пустынник и спросил их:
- А на какие деньги храм вы строите? И куда всю прибыль от постройки храма вкладываете?
Еще больше запечалились старички-строители, заплакали, сознались:
- Грешны, батюшка! Строим мы храм Божий на откопанные клады разбойничьи, а вкладываем нашу прибыль в кабаки и в веселые, питейные дома...
- Добре, старички, что признаетесь. За это самое я вам теперь совет подам. Идите вы по всем убогим селам и деревням, по тем, мимо которых самых страшных душегубов в кандалах на каторгу ведут. И найдете вы самую бедную деревню, а в ней самую убогую лачугу. В лачуге той умерла столетняя старушка одинокая. Возле лачуги той допрежь того скончался от запоя лютаго одинокий, вдовый мужичок. В лачуге той допрежь того жила девица чистая, за чистоту свою осмеянная пьяными людьми. В лачуге той рос на печке, сиднем, будущий разбойник-богатырь. И в той избушке на божнице вы увидите престарый образ Милостиваго Николы, а за образом тем завалился в щелку пятачок зацвелый. И был тот пятачок последней денежкой, потерянной у кабака последним горьким пьяницей. И вот, когда найдете вы тот пятачок зацвелый, то купите на него свечу из воска свежаго, пчелинаго и поставьте ту свечу перед Спасителем, и тогда все само сделается, как желаете.
Выслушали старички-строители совет подвижника и еще больше приуныли-запечалились. Возможно ли оставить все строительное дело и пойти искать такое трудное и малое, чего никак не сыщешь? Легче перстень-талисман с морского дна добыть! Но посмотрели на пустынника и не посмели воспротивиться, смиренно поклонились и повиновались.
И вот оставили они дела большие, покинули родных и близких, продали все достояние и пошли с заплечными котомками искать зацвелый пятачок, потерянный последним пьяницей.
И чем дальше шли они, тем легче становилось на душе их. Тем все яснее путь лежал, тем больше веровали, что отыщут.
И отыскали бедную лачугу, старую-престарую, давно покинутую всеми, нежилую. Разведали про всю былую быль ея и увидали там престарый, темный образ Милостиваго Николы. Но за образом, сколь ни искали, не нашли зацвелой денежки. Но увидели перед Николою огарок свечки тоненькой: это перед смертью бабушка столетняя за внука-грешника-разбойника молилась...
и поняли храмостроители, что бабушка покойница сама истратила тот пятачок на эту свечку. Взяли они тот огарок, помолились образу Николы и пошли обратно, радостные и веселые.
И вот приходят они к месту и не узнают его...
Чудный храм совсем готов стоит, и выкрашены главы в синее и выбелены стены в белое. И сияет Божий крест на высоте, и звонят на колокольне все колокола.
Еще не убраны леса над папертью - иконописец не закончил роспись ангелов, трубящих над входною дверью.
Но полон, полон весь храм народу, даже на паперть не могли взойти пришедшие.
Изумились странники-строители и стали рядом с нищими и слушали: из храма доносилось пение, как раз на половине, херувимское:
- Всякое ныне житейское отложим попечение!..
Забыли странники, что они храмостроители, молились, слушали и удивлялись. Сломанное деревцо - когда колокол свалился и сломал его - веточки зеленые пустило. А время было к осени. Рябина красными кусочками зари вечерней всюду между темных елей красовалась, а веточки зеленыя на дереве еще не увяли. Заметив это, возрадовались несказанно старички-строители.
И еще больше удивились они и возрадовались, как услышали слова стоящей возле паперти убогой нищей братии:
- Видал, блаженных-то слепых? - спросил один из них у другого.
- А как же!.. Ходил встречать их к келейке!.. У пустынника они остановились.
- А поводырь-то - сынок их, што ли? - спросила темная старушка у строителей, принимая их за нищих странников.
Радостно было строителям такое доверчивое обращение нищей, но они не знали, как ответить.
- Сынка у них не может быть: они не муженосные! - сказала женщина с больным ребенком. И уточнила - Не искусомужные. Они сестра и братец, отроду невинные. Слыхала я: от всех болезней деток малых избавляют...
- И вовсе нет! - вмешался в разговор старик с красным платком на шее, быстроглазый такой, дотошный. Разговорчивый. - А, говорят, что сам он был даже разбойником, а она царевной незаконною... И вот не веровал он в Бога, убивал и грабил. А как пришел с разбоем к ней, к царевне во дворец, и, как она ему все отдала и отписала, а только попросила маленького сына ей оставит - и уверовал тогда разбойник в Бога, отказался от всех благ житейских и перестал разбойничать... И вот, быдто, дружина его выследила да и подожгла весь терем тот царевен... Терем-то сгорел, а они все трое невредимые остались...
- Брехня, поди!.. - усумнился молодой калека.
- А ты, милай, полегше! - осадил его преклонный нищий старец. - Здесь ведь Божий храм. А не кабак тебе!
Молодой замолчал, а нищий с грязною повязкой на ушах спросил у нищего рассказчика, маячившего что-то новым старичкам-пришельцам:
- Где, говоришь, поминки-то?..
- Какие поминки, глухмень?
- Обед-то, где сегодня?..
- Ну, вот, договорились! - проворчал калека.
Но глухой уже от себя сказал храмостроителям:
- Ничего, не сумлевайтесь: всех позовут... Сказано всех нуждающих и обремененных...
- Да кто тебе сказал-то? - даже осердился молодой калека.
Но глухой лукаво ухмыльнулся.
- Да из храма возгласили!..
Но из церкви доносилось пение все более торжественное: оканчивалась литургия.
- Скоро выйдут! - сказал кто-то напряженным шепотом.
И взволновались все у входа.
Женщина с ребенком, вытянувши шею, подалась на верхнюю ступень, но ее столкнули.
Старушка в черненьком салопе посоветовала ей:
- А ты бы на пути им стала! Стань, не бойся - они всех жалеют. Всем несут утеху...
- А нищие тут чего все столпились? - крикнул кто-то, хорошо одетый. - Они тут каждый день стоят, а мы за сотню верст приехали. А ну-ка! Пропустите!.. А то мы не увидим!
Но заволновались все еще азартнее, подались вперед, сдались назад, посыпались с высоких каменных ступеней старые и малые... А народ двинулся из церкви, и зазвенели снова все колокола радостным, малиново-далеким, чистым, напевно призывающим звоном.
Стояли странники храмостроители и дивовались на народное волнение, на радостно идущие взгляды... И вот увидели и расступились все люди на паперти, и показался с костыльком лысоголовый дедушка-пустынник. Казался он сердитым, а из-под густых серых бровей его сияли голубые и веселые глаза.
- Чего вы ссоритесь?.. Ну-ка, дайте-ка дорогу! - потихоньку ударял он своим костыльком по спинам и по головам столпившихся и преграждавших шествие.
И увидели храмостроители меж расступившегося пестрого народа - следом за пустынником шли трое: двое старых рядом, и впереди малютка. Прямой, в белой длинной холстяной рубашке, старец шел слева. Он радостно кому-то улыбался и смотрел перед собою куда-то далеко большими, крупными глазами. А справа, рядом и рука с рукой шла тоненькая и седая, но совсем как будто юная, с грустно-радостной улыбкой женщина. Видно было сразу, что прекрасные глаза ее смотрят на землю, но земли не видят, а видят что-то там, за синей гранью неба. И вел её за собой, постукивая крючковатым костыльком, маленький поводырь с кучерявыми, льняными волосами.
На плече поводыря лежала тоненькая, точно детская рука женщины, босой и тонкой, одетой в длинное, прямое, холстяное платье. И будто по руке этой к лицу ее от мальчика бежала радость, свет и счастье, неведомое никому из зрячих. Так радостна была ее улыбка, прикрытая какой-то давней жалостью и грустью.
Была у мальчика-поводыря холщевая сумка через плечо и многие из народа, даже нищие, клали в нее мелкие монеты и кусочки хлеба, а в руки мальчику - особо - сладости из меда, пряники.
И бос был мальчуган, без шапки, в скрюченных из домотканого холста штанишках, и грустно улыбался всем дающим и, поглядывая на седую женщину, движением тоненькой худой руки своей подавал ей знаки о ступенях. И в этом молчаливом разговоре его с женщиной была какая-то великая, таинственная сила радости, всех покорявшая и всех притягивавшая к слепым-убогим.
И каждый из народа тянулся, чтобы прикоснуться к их рукам или хоть к платью, и слышался вокруг счастливый шепот:
- Да они же видят!..
- И глаза, какие светлые!..
- А мальченочек-то, будто ангелочек!.. Милый мой!.. Будто, говорят, из рода не простого он... Подкидыш князя одного убитаго...
- А прямые-то, как свечи!.. Молодые вовсе, а седые!..
- Не даром, сказывают, из огня Господь извел живыми - невредимыми...
А слепые шли и протягивали: он левую, а она правую руки к людям, будто раздавали им неистощимые сокровища, и ласково и тихо говорили:
- Ну, с праздничком, хорошие!.. С праздничком, родные!.. - говорил старик всем сразу.
- Мир вам, люди добрые! - вторила ему нежною, певучею струною молодая старица. - Мир вам, люди русские!..
И вдруг послышались рыдания среди нищей братии. Упали на колени старички-храмостроители и шептали оба в голос:
- Светится, светится!.. Новый Иерусалим!..
А толпа все гуще окружала, мешала проходить слепым, кричала, требовала и ждала. И поднял над толпою костылек свой безволосый старик:
- Ну, что вам надобно?.. Чего кричите?
- Батюшка!.. - кричали им из толпы. - Пусть они побудут с нами!.. Пускай тут возле храма побеседуют... Все желают слово их услышать!..
- О чем слово? - строго спрашивал пустынник, но из-под бровей опять упала на толпу искра веселой радости, - А умеете ли слово Божье слушать?
И, не видя, увидал слепой старец строителей и улыбнулся явственно, остановился и спросил у них:
- Ну, што, храмостроители? Нашли вы, што искали?
- Нашли, батюшка!.. Нашли, слава тебе Господи, - в голос отвечали все нищие хором.
- Ну, тогда присядем и послушаем, как и што нашли вы и, как и што уразумели...
И вышли старички-строители из нищей братии и взмолились:
- Дозвольте нам, святые люди, не рассказывать!.. Не найдем мы слов таких, ни времени, чтоб все наши грехи поведать!.. И не осилим мы нашей радости!..
И не докончили рассказа, захлебнулись радостной слезой. Но достали из-за пазухи, от сердца, маленький огарок свечки и подали его малютке в руки... Повернулся мальчик к слепым старцам, передал им свечку, и склонились две седые головы к кудрям малютки, взяли свечку, распрямились, повернули лики свои к храму, и начали святое песнопение, соборное, Создателю земли и звезд и солнышка хваленье...
А потом присел на ступени паперти слепой старец, и стала позади его светлая старица, и послышались со всех сторон радостные просьбы - клики:
- Про мучеников расскажи нам, батюшка!.. Про мучеников неизвестных!..
- Нет, про разбойника разумнаго!..
- Да, батюшка, былину про богатыря-разбойника-разумнаго!..
Опустил седые брови старец, грустно улыбнулся, и задумался.
Все уселись и затихли. Опустили головы. Затих трезвон церковный.
- Ну, ладно - хорошо! Былину, так былину, - согласился старец, и опять замолк.
Села на ступени и в даль далекую неведомую стала смотреть большими невидящими глазами прекрасная старица. Со скучающею грустною улыбкою опустил свою голову к ней на колени белокурый маленький поводырь. И с тихой радостью стала она перебирать его шелковые кудри. А он, мальчик, с удивлением, с любопытством стал рассматривать недорисованного ангела с трубой над папертью.
И начал тихо и размерено светлый старец сказывать.
А сказывал он старую и вечно новую былину-сказку... И так утешно и охотливо рассказывал, как ни один из суетных сказателей сказать не смеет, да и не сумеет.
Так ли сладко сказывал пресветлый старец сказку, что все заслушались и в сладкой дреме не заметили: куда сокрылись все? И двое слепых, и третий маленький, и один зрячий четвертый, лысый дедушка-пустынник... Все исчезли, будто не были. И ни какой келейки не отыскали, и тропочка к месту, где она стояла, заросла кустарником кудрявым...
Но остался, возвышался храм могучий, белый, чудно завершенный.
А возле ступеней его, как во все века на свете - повсегда толпа толпою нищих, рабов Божьих.
... Так-то, братики, родимые!
Так-то вот, друзья любезные и недруги болезные...
