Пошел я на съезд делегатов от 54-х русских обществ взаимопомощи и не только потому, что интересовался вопросом объединения русских людей в Америке, но и потому, что захотел побыть на настоящем русском деревенском сходе. Мне захотелось, что называется, припасть к родной земле и послушать, о чем и как она гудит, какую думу думает. И должен засвидетельствовать, что если вожди общества и съезда проявили необычный такт, твердость, то делегаты, за
малым исключением, высказали прямо мудрое чутье к существу объединения. Нет, это не деревенский сход и даже губернский съезд советов. Это совершенно новое явление, складывающееся в совершенно материальной и моральной обстановке. Это особая, только в Америке возможная, свободная и своеобразная Вечевая Русь...Я начинаю всматриваться в делегатов. Все бритые, полнокровные, как на подбор крепкие и молодые, от 30 до 40, редко старше. Одеты все опрятно, даже изысканно. В самый разгар председатель обращается к собранию:
- Граждане, полиция жалуется, что там, против входа, все автомобилями загородили. Автомобили надо ставить, как полагается...
Выходя я видел, что действительно автомобилей много и что многие лучших марок. В эту же минуту у меня вдруг сжалось сердце. Господи, а там, где настоящие-то сходы собираются... Где пред.-сель.-пом. Или пред.-вол.-ком. с батогом в руках сам ходит по подоколью и сзывает кое-как одетых в рваные тулупишки, в опорки стариков и баб на сборню решать вопрос о том, чья очередь доставить в сельскую школу воз хвороста. Или об общественном быке, или о десятке не дающем никому покоя политических докук... А сколько еще сегодняшних и неотложных нужд?.. Уж я не говорю о продналоге, об очередном голосовании по приказу начальства, о подавленном молчании с глазами, в которых вопит протест и отчаяние... О, многое представилось мне в одну минуту, и вся та, настоящая, истерзанная и нищая, не при одних только большевиках, а вечно недоедающая и болящая, все еще дикая и в скорбях своих жестокая, а в
подвиге, ни с одним народом не сравнимая, и в жертвах, конечно, воистину святая Русь-Россия встала во весь неизмеримый рост... Даже сейчас, когда пишу это письмо, меня преследуют картины бесчисленных народных нужд на родине: горестей моральных, нехваток материальных, страданий физических, болезней духовных. Я не буду говорить о причинах, но скажу, что, конечно, было бы недобросовестно все свалить на одних большевиков. И также не в наследии "царизма", на который тоже многие привыкли валить всякую грязь. Я вырастал в стране вольной от какого бы то ни было гнета. Уездный исправник показывался один раз в год, да и то проездом. А какая была тьма и нищета! При чем тут гнет царизма? О большевиках тоже помину не было, а какая грязь, какой ужас взаимной вражды! Эти высмоленные ворота у невинной девушки и именно за то, что она невинная. Этот постоянный рев возле кабака, драки после вечеринок, попойки на съезжих праздниках, погромы инородцев непременно тотчас после обедни в престольный праздник. При чем тут царь или даже царский городовой? Или священник? Только тьма, кромешная и вековая, рабское начало взаимной злобы, часто беспричинной, но всегда и неистребимо живущей почти во всякой отдельной семье, где нет присутствия хоть какого-либо света и элементарного житейского благополучия. Я не могу забыть и объяснить этих постоянных выкриков, сопровождавших, казалось, даже хорошее побуждение, когда мать подает своему плачущему ребенку кусок калача:- На, лопай! Пропаду на тебя нету!
Или:
- Дрыхни ты, окаянный, штоб тя лихоманка затрясла!
И эти беганья с оглоблею по улице в поисках спрятавшейся от страха жены или пьяная угроза насолившему соседу:
- У-убью-у!..
Страшна невыразимо эта матушка наша Русь, и, очевидно, всегда было велико ее отчаяние и горе, и нужда, и непорядок, коль все вылилось в форму жесточайшего взаимоистребления во время все еще продолжающейся гражданской войны. И плачевны результаты жертв. Мы видим их не только из пристрастных описаний противников революции, но из уст преданных советской власти талантливых писателей. Только на днях в "Новом русском слове" был перепечатан рассказ советского графа А. Толстого под названием Сосед. Описывая убийцу, у которого все лицо ушло в звериную челюсть и в отвратительные губы, писатель устами следователя признается:
"Васька Червонец опять будет свободно гулять по Обводному каналу - жить не хочется... Вы только представьте: для него революция была!".
Я, пишущий эти строки в свободных условиях Америки, легко себе представляю положение графа, вынужденного после такого усердного бичевания Екатерины Великой (пьеса идет на советской сцене), заниматься уголовщиной и не быть в состоянии сказать прямо, что он чувствует. Но я охотно становлюсь на сторону большевиков, когда вижу перекрашенного в неестественный цвет графа, не имеющего мужества признать великие заслуги российских императоров. Казалось бы, мне, "мужицкому отродью", было пристойнее порочить царский режим, но вот я убежден, что самые правоверные большевики отдают должное былому гораздо достойнее, нежели некоторые отпрыски, "твоего царского величества недостойные". Ведь весь ужасный смысл всероссийской трагедии в том и заключается, что тьма, душившая Россию сотни лет, была такою же кромешной и в верхних слоях. Вспомните поход Алексея - царя Тишайшего против святых Соловецких мучеников... Вспомните казнь стрельцов Петром Великим и заточение им старшей сестры царицы Софьи. Вспомните сыноубийства и отцеубийства за обладание престолом. Можно ли удивляться преобладанию тьмы и жестокости в простом народе?
И тем более радостно, что существуют единицы и даже группы, как в самых высоких, так и в самых низких родах русского народа, которые все время борются с кошмаром темноты и ведут массы к лучшему часу их существования, который Россия давно выплакала у своей судьбы, выкупила своей кровью. Но час этот желанный все-таки еще не настал. А для того, чтобы он поскорее наступил, необходимо твердою рукой - будет ли это рука монарха или диктатора - покончить с лицемерием иезуитства, и с беспросветной тьмой жестокости. Как отрадно слышать из простых бесхитростных уст слово "братство". Но, конечно, надо раз и навсегда понять, что слова эти обязывают и слово "свобода". Как братство, так и свобода могут быть плодотворны только при крепкой внутренней дисциплине и при расширенном понимании не только своих прав, но и обязанностей. Ибо только при таком положении вещей может вырасти и материальное благополучие
, и культурный прогресс России. Потребовалось двенадцать кровопролитий и братоубийства, чтобы Русская Земля пришла к этому выводу и, насаждая дисциплину в красной армии и капитализм в социалистическом государстве, устремилась с такой жадностью хоть к какому-нибудь порядку и благополучию. И кто же, даже в советской России, не понимает, что идеал такого благополучия, конечно, существует лишь в Америке. Но существовал он и в былой России, вернее, в наиболее сытой и самообузданной крестьянской среде, особенно в Сибири, на Украине, частью на Кубани и на Дону, среди казачества. Заметьте, что в крестьянской или казачьей семье со строгими порядками, с началом не только страха Божия, но и просто страха перед отцовскою суровостью, всегда было гораздо больше добродетели, просто больше мира меж собой и добросердечия к посторонним. Потому и всякие теперешние "чубаровские" насилия не есть продукт сегодняшнего дня, а тем более советской власти. Это продукт той самой страшной и вековой, даже тысячелетней русской темноты, которую, конечно, легче было одолеть теми же недавними русскими мужиками именно здесь, в Америке. Двадцать и более тому лет назад эти эмигранты приехали сюда в страну, уже прошедшую период своей, тоже не малой темноты, в страну богатую, культурную, а главное, свободную и сытую. И вот мы видим совершенно преображенное лицо того же темного, но ставшего настоящим свободным гражданином и человеком русского пахаря или рабочего.Да, на этом съезде перед нами предстал в некотором роде парламент новой, хотя и не большой еще, но уже чувствующей за собою силу американской Руси. Где еще, в какой другой стране можно было создать подобное государство в государстве? Конечно, в единственной стране - Америке, которая так сильна и могущественна, что не боится никаких национальных группировок или меньшинств. Она только просит не загромождать входа в это же самое помещение автомобилями и не нарушать рутинного порядка...