Георгий Гребенщиков
Может быть, все это натурально и законно, что во время исключительного успеха покой редко выпадает на долю писателя при его жизни, ему начинают со всех сторон кадить. Но кадить в таком количестве, что и самому прославляемому может стать дурно, все-таки не всегда полезно, а главное, может показаться нарочитой лестью.
Бунин был давно и славен, и прекрасен. Он давно признанный классик и почетный академик, но только не так часто и не многие ценители печатно восхищались его творениями, а большинство даже и культурных его почитателей редко покупали его книги. Несмотря на великую славу писателя и поэта, книги Бунина так мало расходились и считались слишком изысканными для широкой публики, так робко распространялись, что даже такой писатель, как Бунин, не добывал себе даже более чем скромное пропитание, по крайней мере, здесь, за рубежом. Где были все [восторженные] ценители его творчества, “придворные льстецы”, которые теперь с таким энтузиазмом воспевают и в таком количестве [разъясняют] Бунина и возводят его в чин “орденов вселенского писателя”.
Радость моя по поводу победы Русской да еще зарубежной литературы — велика. Велика моя радость еще и потому, что награждение Бунина я считаю в высшей степени мудрым и справедливым актом, но когда я читаю вдруг посыпавшиеся на победителя бесчисленные дифирамбы больших его и малых почитателей, я спрашиваю себя: а что, если бы премия была присуждена не Бунину, а другим, не менее великим русским корифеям, как Мережковский или Бальмонт, нашлось бы у этих же хвалителей хоть доброе словечко по адресу Бунина, или в давке возле колесницы иного победителя Бунина бы позабыли вместе с его великой славой и заслугой перед русскою и мировой литературой? И как было бы больно Бунину, мгновенное забвение о нем его вчерашними почитателями, которые, рукоплеща другому победителю, стояли бы спиной к нему.
Бунин для меня и лично был гораздо ближе Д. С. Мережковского, но мне почему-то кажется, что у Мережковского могло быть не менее прав и достоинств на получение Нобелевской премии. К Бальмонту, может быть, я пристрастен, но мне думается, что его волшебная лира могла быть также увенчана венцом всемирного признания. Есть и еще крупные писатели: Куприн, Шмелев, Б. Зайцев, Алданов... Старейшина теперь из всех русских писателей — Вас. Ив. Немирович-Данченко. Я уже не говорю о кандидатах из самой России, где, кроме Горького, имеются несомненные таланты, имена и претенденты. Пусть мои сравнения неудачны, но пусть из деликатности, из уважения ко всему пантеону русской литературы не будет столь заметного забвения о других, чтобы этим самым не омрачить наш общий праздник, чтобы не испортить радостного настроения нашего почетного победителя.
С этой оговоркой я хотел бы также последовать за колесницей победителя и вплести в венец его славы скромную веточку своих впечатлений от личных встреч с писателем...