Г. Гребенщиков
Прошло два дня в пути по Средиземному морю. Шторм сошел на нет, зыбь улеглась. Наступили тихие, теплые сумерки, в которых так задумчиво маячили огоньки с высокого крутого острова, населенного, как мне сказали, преступниками, отбывающими каторгу. Потом остров исчез, и море снова поглотило нас своей безбрежностью. Не верилось, что утром будем в Африке. Не верилось даже, что когда-нибудь будем на земле, - так выросла тоска за восемь суток пребывания на воде.
Я долго не уходил с палубы. Впереди показались три мачтовые огонька. Медленно и вдалеке они прошли мимо. Это какой-нибудь корабль проследовал туда, откуда мы ушли. В море, где на большом пространстве затерян наш пароход, чужой корабль был чем-то близким и родным. Взгляд посылает ему благословение: он начинает, быть может, тот же тяжкий и опасный путь, который мы кончаем.
Но медленно тянулось время. Чтобы сократить его, я спустился вниз и лег, не раздеваясь, спать. Из соседних кают доносились возбужденные женские голоса. Они, как и я, но только вслух, мечтали о земле, об Африке, о том, как они завтра пойдут куда-нибудь там, на арабский берег и купят себе фиников и, быть может, бананов. Потом их голоса погасли, и я как будто провалился в другой мир и увидел себя маленьким, стоящим перед глобусом и не понимающим, как это Земля может быть шаром, летающем в пространстве?.. Учитель показывает страны света и требует запомнить их названия, но я запоминаю лишь одно, смешное и обидное, - им дразнили одного из моих маленьких товарищей, курносого и черномазого Ванюшу.
- Африка!.. - кричат задорно мои сверстники.
- Африка! - пищит учитель детским голосом и грозно пляшет, топая тяжелыми сапогами... И пляшут школьники, рассыпая трель по гулким, гладким доскам пола. Мне кажется, что все они гонятся за мною и меня дразнят, будто я и есть курносый, черномазый Ваня.
- Да, это Африка! - над самым моим ухом раздается густой бас...
Я просыпаюсь... По лестнице, над моей постелью, на палубу бегут пассажиры и громко радуются приближающимся африканским берегам.
Я тоже вышел. Разгоралось солнечное утро. Море чуть рябило. Навстречу нам шли изломанные линии гористых берегов... Я смотрел на чуть-чуть позолоченные солнцем берега, зеленые, как летом, и причудливые, как во сне, и тоже радовался им, не зная, что они сулят непрошеным гостям из разоренной, обезглавленной России...
"Константин" вошел в красивый голубой залив Бизерты. С палубы отчетливо были видны нарядные постройки и особняки небольшого портового города, пальмовые аллеи, фруктовые сады и зелено-волнистые склоны гор, сплошь возделанные трудовой, заботливой рукой. Даже видны были небольшие караваны осликов, на которых ехали чернобородые, в белых длинных одеждах бедуины-арабы, видимо, доставившие на базар плоды своих трудов.
Наши дамы и девицы размечтались о немедленных прогулках вон на ту вершину, в ту вон беленькую деревушку, и непременно в гости к арабам, о которых все читали где-то в детских книжках... Но как только прорычал, спускаясь в глубину, якорь, над пароходом взвился карантинный флаг...
Старый, уставший воевать, но еще бодрый и усатый казак-полковник с Кубани, молодо посверкивая хорошими глазами, собрал возле себя кучу молодежи и внушал ей, как скоро и отлично можно на небольшом клочке земли развести хорошую пасеку, расплодить породистых кур и кроликов. А если будет хоть маленький ручей - сделать пруд и развести рыбу. В руках у него была большая книга "Сельский хозяин" - единственное достояние, привезенное им из родной станицы. И в эту минуту к старику подошла одна из дам и с тревогой в голосе спросила:
- А правда ли, что нас не будут спускать на берег?
Казак-полковник посмотрел на карантинный флаг, расправил длинные усы и виновато заморгал глазами.
- Значит, карантин будем держать! - сказал он.
- Нет, говорят, и после карантина нас рассадят на корабли и будут держать как арестантов...
- Бросьте - этого не может быть! - сказал старый казак, захлопнул книгу и надвинул шапку на седые брови.