егодня с особенным благоговением
хочется обнажить голову, так как сегодня ярче, чем когда либо, встают перед
нами две великие тени. Г. Гребенщиков
егодня с особенным благоговением
хочется обнажить голову, так как сегодня ярче, чем когда либо, встают перед
нами две великие тени.
Это тени двух старцев, прошедших длинные и блестящие пути по земле Русской и нашедших своих дней убогий приют у простого народа.
Оба, отшельники и подвижники, они представляются мне сказочными витязями, каких могла себе представить только богатая славянская фантазия, и которые так близко и трогательно подошли один к другому в апофеозе своего колоссального жизненного круга. Сойдя в могилы оба на девятом десятилетии жизни, они оба воздвигли над собою нерукотворные, но колоссальные мавзолеи, видимые со всех концов мира: один в Европейской России, в Ясной Поляне, другой - в Сибири, в глухой таежной заимке.
И оба мавзолея, оба великих кургана, воздвигнуты из разных материалов: Яснополянский - из славы, выросшей на ниве великого творчества и духа, а сибирский - таежный - только из одной народной легенды, взлелеянной и рожденной подвигом величайшего человеческого духа, величайшего из самопожертвований...
Около одного не перестает кишеть распростертая и преклоненная толпа, не гаснет свет жертвенного огня, и народная тропа протоптана и превращена в широкую дорогу... А около другого - никого, никого, как и полагается в просторной, глухой Сибири...
Одинокий курган зарос бурьяном, забыт людьми, и надгробная плита со стертым именем вросла в дерн... И тогда, как над первым Мавзолеем развевается знамя с огненными словами имени, которое знает всякое дитя и весь мир, - над сибирским курганом веет неразгаданная и навеки скрытая тайна, будто погребен здесь неведомый прохожий...
В то время, как один, поклоняясь тому же Богу, громко говорил об этом и неустанно боролся с соблазнами жизни, тщетно пытался уйти от ее, другой - одним взмахом опрокинул ее чары и безвестным странником, бродягой ушел к Богу, победив в себе плоть человека и возвысив над собой великий дух!..
Читатель, понял, конечно, что в предыдущем я говорил о старце Федоре Кузмиче, которого народная легенда считает никем иным, как Императором Александром Благословенным, прожившем под именем Бродяги не помнящего родства около сорока лет, а также о великом писателе Земли Русской Льве Николаевиче Толстом.
Схожесть образов этих двух русских великанов, по нашему мнению, заключается в том, что оба они были всю жизнь обуреваемы жаждой божественного, причем, если дать фантазию догадкам, они могут указать нам на очень важный вопрос: не находится ли крутой поворот мыслей Льва Николаевича Толстого в сторону мистицизма в связи с этой необычайно красивой легендой об Императоре Александре 1-м? По крайней мере, на это указывают и исторические даты: Старец Федор Кузмич умер в январе 1864 года и в этом же году Л.Н. Толстой начинает писать свой бессмертный труд "Война и Мир", в котором он ярко нарисовал образ Александра I именно таким, каким он воспроизводит его в последнем своем произведении: "Записки Федора Кузмича".
Что же касается того, - был ли, в действительности, в лице Федора Кузмича - Император Александр Благословенный, мы отсылаем читателя к статье Вл. Гал. Короленко в N2 "Русского Богатства" за текущий год, из которого мы позволяем себе некоторые выдержки. Приводим также и часть самой повести Льва Николаевича - напечатанную в том же номере "Русского Богатства", во всяком случае, сегодня, в день 100-летия победы над Наполеоном, отрадно вспомнить, что русский народ создал оные образы, - С одной стороны: в то время, когда побежденный Император Наполеон умирает на острове Светой Елены низвергнутым, Император Александр сам оставляет престол, чтобы, испытав длю последнего своего подданного, умереть в тиши самоизгнания...
И с другой: Царь служит примером неслыханного подвижничества для величайшего из писателей и обогащает его небывалой фантазией для создания мирового художественного произведения.
Необычайное величие!..
